Пир (сборник). Владимир Сорокин

Повремени, брат Сергей Аркадьич, – встал батюшка. – Тебе сегодня грех надрываться.

      – Я что… не казак? Есть еще… и-и-и!.. порох в пороховницах… и-и-и! – кряхтел Саблин.

      Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое. Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы. Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса. Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым. Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его. Поток коричневого сока хлынул на блюдо.

      – Сашенька, s'il vous plait, – вытирал руки салфеткой Саблин.

      Холодный нож вошел в лобок, как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями.

      – Прошу, ангел мой.

      Лобок лежал на тарелке перед Ариной. Все смотрели на него.

      – Жалко такую красоту есть, – нарушил тишину Мамут.

      – Как… ангел восковой, – прошептала Арина.

      – Господа, дорога каждая минута! – поднял бокал с бордо Саблин. – Не дадим остыть! Ваше здоровье!

      Зазвенел хрусталь. Быстро выпили. Ножи и вилки вонзились в мясо.

      – М-м-м… м-м-м… м-м-м… – Жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли. – Это что-то… м-м-м… это что-то…

      – Magnifique! – рвала зубами мясо Румянцева.

      – Хорошо, – жевал Настину щеку отец Андрей.

      – Повар у тебя, брат… того… – хрустел корочкой Лев Ильич.

      – Прекрасно пропеклось. – Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот.

      – Четверть часа… м-м-м… на углях и три часа в печи… – бодро жевал Саблин.

      – Очень правильно, – кивал Мамут.

      – Нет… это что-то… это что-то… – жмурился Румянцев.

      – Как я обожаю грудинку… – хрустела Румянцева.

      Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок.

      – Как? – спросил ее Мамут, прихлебывая вина.

      Она пожала пухлыми плечами. Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал:

      – М-м-м… сметана небесная… ешь, пока теплое, не кривляйся…

      – Сашенька, а что же ты? – Увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене.

      – Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, – погрозил пальцем Румянцев.

      – Да, да… я… непременно… – Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело.

      – Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, – протянул руку отец Андрей. – Вам самое деликатное полагается.

      Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык.

      – Наинежнейшее!

      Язык лежал мясистым знаком вопроса.

      – Благодарю вас, батюшка, – с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку.

      – Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, – бормотала сквозь мясо Румянцева. – Представьте… м-м-м… всегда, когда ее видела, я думала… как вот… как мы будем… м-м-м… как… нет, это просто потрясающе!