Пир (сборник). Владимир Сорокин

Прочищает мозги.

      – Чужая или своя?

      – В моем случае – чужая.

      – Ах, вот оно что! – усмехнулся Мамут. – Значит, вы по-прежнему – неисправимый ницшеанец?

      – И не стыжусь этого.

      Мамут разочарованно выпустил дым.

      – Вот те на! А я-то надеялся, что приехал на ужин к такому же, как я, гедонисту. Значит, вы зажарили Настю не из любви к жизни, а по идеологическим соображениям?

      – Я зажарил свою дочь, Дмитрий Андреевич, из любви к ней. Можете считать меня в этом смысле гедонистом.

      – Какой же это гедонизм? – желчно усмехнулся Мамут. – Это толстовщина чистой воды!

      – Лев Николаевич пока еще не жарил своих дочерей, – деликатно возразил Лев Ильич.

      – Да и вряд ли зажарит, – вырезал кусок из Настиной ноги Саблин. – Толстой – либеральный русский барин. Следовательно – эгоист. А Ницше – новый Иоанн Креститель.

      – Демагогия, – хлебнул вина Мамут. – Ницше вам всем залепил глаза. Всей радикально мыслящей интеллигенции. Она не способна просто и здраво видеть сущее. Нет, это бред какой-то, всеобщее помешательство, второе затмение умов! Сперва Гегель, на которого мой дедушка молился в буквальном смысле слова, теперь этот усатый!

      – Что вас так раздражает в Ницше? – раскладывал вырезанные куски по тарелкам Саблин.

      – Не в нем, а в русских ницшеанцах. Слепота раздражает. Ницше не добавил ничего принципиально нового к мировой философской мысли.

      – Ой ли? – Саблин передал ему тарелку с правой грудью.

      – Сомнительное заявление, – заметил Лев Ильич.

      – Ничего, ни-че-го принципиально нового! Вся греческая литература ницшеанская! От Гомера до Аристофана! Аморализм, инцест, культ силы, презрение к быдлу, гимны элитарности! Вспомните Горация! «Я презираю темную толпу!» А философы? Платон, Протагор, Антисфен, Кинесий? Кто из них не призывал преодолеть человеческое, слишком человеческое? Кто любил демос? Кто говорил о милосердии? Разве что один Сократ.

      – О сверхчеловеке заговорил первым только Ницше, – возразил Саблин.

      – Чушь! Шиллер употреблял это слово! О сверхчеловеке говорили многие – Гете, Байрон, Шатобриан, Шлегель! Да что Шлегель, черт возьми, – в статейке Раскольникова весь ваш Ницше! С потрохами! А Ставрогин, Версилов? Это не сверхчеловеки? «…свету провалиться, а мне всегда чай пить!»

      – Все великие философы подводят черту, так сказать, общий знаменатель под интуитивно накопленном до них, – заговорил отец Андрей. – Ницше не исключение. Он же не в чистом поле философствовал.

      – Ницше не подводил никакого общего знаменателя, никакой там черты! – резко тряхнул головой Саблин. – Он сделал великий прорыв! Он первый в истории человеческой мысли по-настоящему освободил человека, указал путь!

      – И что же это за путь? – спросил Мамут.

      – «Человек есть то, что должно преодолеть!» Вот этот путь.

      – Все мировые религии говорят то же самое.

      – Подставляя другую щеку, мы ничего не изменяем в мире.

      – А толкая падающего – изменяем? – забарабанил пальцами по столу Мамут.

      – Еще как изменяем! – Саблин поискал