Русский Париж. Елена Крюкова

будет первый кирпич. Дворец возведу. Им – дворец?! Да, им, расстрелянным, оболганным. Память моя, любовь моя – им. Все забыли о них! Над костями их – пихты, ели черными хвостами метут! Расстрел. Я тоже ходила на расстрел! Да Бог спас. Бог, Ты ли спас меня?! Для чего оставил меня жить?! Для того ли, чтоб я тут, в Париже, лямку тянула, из-за хлеба поденного – пот лила?!»

      А я живу – нищей… и помру – опять нищей…

      Ветер в подолах шуб ваших воет и свищет…

      Вы хотите пирогов?!.. – пальчики,

           в красном варенье, оближешь…

      С пылу-жару, со взрывов и костров…

           грудь навылет… не дышишь…

      Кулебяки с пулями… тесто с железной начинкой…

      А Тата так любила возиться с морскою свинкой…

      Уж она зверька замучила… играла-играла…

      Так, играя, за пазухой с ней умирала…

      А Руся любила делать кораблики из орехов…

      У нее на животе нашли, в крови, под юбкой… прятала для смеху…

      Что ж ты, Аля-Царица, за ними не доглядела…

      Красивое, как сложенный веер,

           было нежное Русино тело…

      Заглядывались юнцы-кадеты…

           бруснику в фуражках дарили…

      Что ж вы, сволочи, жмоты,

           по ней молебен не сотворили?!..

      Что же не заказали вы, гады, по Русе панихиду —

      А была вся золотая, жемчужная с виду…

      А Леля все языки знала.

           Сто языков Вавилонских, Иерусалимских…

      Волчьих, лисьих, окуневских…

           ершовских… налимских…

      На ста языках балакала, смеясь, с Никой и Алей…

      Что ж не вы ей, басурманы,

           сапфир-глаза закрывали?!..

      «Да, да, именую их всех – смешно и радостно, детские имена всем выдумала. Ника – Николай Александрыч, простите меня, Государь, да я вас как сына своего назвала! Аля – ну понятно, Александра: как моя дочь! Ника и Аля, Аля и Ника. Вы мертвы, но вы – мои дети! И я, я теперь ваша мать!»

      Там, в лесу, под слоем грязи…

           под березкой в чахотке…

      Лежат они, гнилые, костяные,

           распиленные лодки…

      Смоленые долбленки… уродцы и уродки…

      Немецкие, ангальт-цербстские,

           норвежские селедки…

      Красавицы, красавцы!..

           каких уже не будет в мире…

      Синим вином плещутся в занебесном потире…

      «А детки? Ну да, детки. Ольга – Леличка. Татьяна – Тата, по-питерски: в Москве бы – Танюшей звали. Мария – Маруся, Руся. Анастасия – Стасинька. Алексей – Лешинька. Все просто. Вы – родные!»

      А я их так люблю!.. лишь о них гулко охну.

      Лишь по ним слепну. Лишь от них глохну.

      Лишь их бормотанье за кофием-сливками по утрам – повторяю.

      Лишь для них живу. Лишь по ним умираю.

      И если их, в метельной купели крестимых, завижу —

      Кричу им хриплым шепотом:

           ближе, ближе, ближе, ближе,

      Еще шаг ко мне, ну, еще шаг,

           ну, еще полшажочка —

      У вас ведь