Разговоры (сборник). Сергей Волконский

разумеется: не верят – парадокс, а поверят – будет истина.

      – Ну это тоже парадокс.

      – И тоже страшно?

      – Даже жутко.

      – Вот то-то и есть, мы все боимся, мы рабы слов. В театре хохочем, когда у Островского мать сокрушается, что сын знает мало «умных слов», или когда у Гоголя мать говорит сыну, что при слове «титулярный» ей «так и приходит на ум Бог знает что», а в жизни мы все так: слова для нас имеют смысл помимо их значения. Помню, одна дама однажды говорила, как соблазнительны магазинные окна: так иной раз захочется купить без чего всю жизнь жил, а тут кажется – обойтись нельзя. Да, сказал я, изобретения вызывают потребности. «Как это хорошо, как это великолепно сказано… Теперь, знаете, нам нужно проверить, правда ли это». – «Как так?» – «Да мне говорили, что всякий афоризм ложен». – «Но это не афоризм, – говорил я, – если даже афоризмы ложны, то это не афоризм». – «Да, но оно звучит как афоризм». – «Да не афоризм, не афоризм…» Понимаете, она даже не знала, что такое афоризм, а боялась его… Точь-в-точь как вы с парадоксом.

      – Да как же не бояться, когда вы говорите такие вещи, что, пока люди не верят – парадокс, а поверят – будет истина. Ведь это разрушение всякой объективной истины.

      – Не я говорю, а Булье говорит в своем словаре: «Многие воззрения, кажущиеся невероятными парадоксами, становятся неоспоримой истиной».

      – Вы любите словари?

      – Успокоительное чтение… раскрывает ум мироздания в уме человека. Не знаешь, что более достойно восхищения – зеркало или отражение.

      – Ну а что такое афоризм? Уж будьте моим словарем.

      – Афоризм есть краткое определение, все, что надо знать о каком-нибудь предмете; достоинство – при наибольшей краткости наибольшая полнота.

      – И только?

      – Только. Страшно?

      – Нисколько.

      – А знаете, насчет словарей что мы говорили и перед тем насчет одиночества, – ни при одном чтении я так не ощущаю великолепие своего одиночества, как при чтении словаря: вселенная для меня одного.

      – Вполне понимаю. Только тот, кто знает цену одиночества, поймет это.

      – А как мало таких.

      – Редко, как все ценное.

      – Как же не редко, когда люди не только не ценят одиночества, они платят за то, чтобы не быть одним. Все наши «увеселительные заведения», да даже театр, для большинства – не что иное, как плата за выход из одиночества: играйте мне, пойте мне, танцуйте мне.

      – Своего рода чесание пяток?

      – Ну да.

      – Зато когда кто понимает…

      – Ценно, как все редкое. Вы знаете стихи:

      О мука! О любовь! О искушенья!

      Я головы пред вами не склонил.

      Но есть соблазн, соблазн уединенья.

      Его никто еще не победил.

      – Чье это!

      – Не скажу.

      – Почему?

      – Вы ее не любите.

      – Кого?

      – Автора.

      – Поэтесса?

      – Да.

      – Ах, так это Зинаида Гиппиус.

      – Не знаю.

      – Удивительно, как люди не хотят признавать друг друга способными