Кир. Роман-исповедь. Семен Злотников

в дым татарчонка и немедленно возвращался в класс, и садился за парту у окна, и что не для того она тратит жизнь, чтобы я все испортил.

      За доли мгновенья, что я глядел на неё и пытался осмыслить, каким это образом мать моя оказалась на месте солнца – я, практически, ослеп.

      На лице вместо глаз у меня образовался черный провал, через который ворвались в меня ветры ярости и отчаяния.

      И тут я впервые не смог удержаться и погрозил ей ножом:

      «Оставь нас, прошу!» – вдруг потребовал я, сам поражаясь собственной смелости.

      «Ты не знаешь, что просишь!» – раскатисто сверху расхохоталась мать моя.

      «Но я обещал!» – крикнул я.

      «Ты, что ли, Бог, чтобы ты обещал!» – скатилось с небес.

      «Бог хочет любви, и мой друг тоже хочет любви!» – слабо возразил я, почти теряя надежду на понимание.

      «Только Богу дано хотеть невозможного!» – возразила она тем же тоном, полным презрения.

      Тут я смолчал.

      Я не знал, что ответить.

      Черный огонь бессилия жег меня изнутри.

      Я чувствовал, как во мне закипает кровь, лишая последней способности мыслить и противостоять.

      «Все равно, он просил, и я обещал! – закричал я наверх из последних сил. – И пускай я не Бог – я ему помогу! И пускай я не Бог – все равно, я его не оставлю! И пускай я не Бог! – бунтовал я и рвался, – пускай я не Бог!..»

      Как ни странно, однако, но с каждым моим восклицанием: «пускай я не Бог!» во мне самом с еще большей силой крепла решимость исполнить самое заветное желание моего единственного друга.

      Пока мы с ней так препирались, она спустилась с небес и повисла вровень со мной.

      Мне сделалось невыносимо жарко.

      «Кир! Кир!» – находило и жалило меня солнце, куда бы я ни бежал в поисках спасения.

      «Но я обещал!» – кричал я, отчаянно размахивая руками.

      – Опомнись ты, дурень! – раненным зверем ревело оно, подражая голосу матери моей.

      «Но я обещал!» – продолжал я хрипеть, как в удушье…

      Не знаю, как долго продолжалось это безумие, подобное светопреставлению.

      И не вспомнить уже, когда все опять возвратилось на круги своя.

      Только очнувшись, я вдруг обнаружил Алмаза Галимуллу в луже крови и мать мою со старинным татарским ножом с глубокими зазубринами в глазу…

      15.

      В чем я не раз с удивлением убеждался, и к чему уже вряд ли привыкну – так это к безраздельной власти слов над беззащитной реальностью.

      В самом деле, как мы ее, эту реальность, назовем – такой она, реальность, нами увидится!

      Услышав про наводнение, мы готовы представить реку, покинувшую берега, но при слове «потоп» уже видим, как хляби небесные с устрашающим грохотом обрушиваются на бедную землю, и как исчезают под безжалостной водой города, страны и материки, и как гибнет в отчаянии и муках все, что имело дыхание жизни.

      И не так, вроде, страшно, когда войну называют вооруженным конфликтом, убийцу – похитителем жизни, а насильника и маньяка – душевнобольным…

      Само