Кир. Роман-исповедь. Семен Злотников

и отвага.

      «Сегодня, каныш!» – решительно прошептал Галимулла и без каких-либо объяснений потащил меня в дальний угол школьного двора, к полуразрушенному корпусу старой мужской гимназии.

      Там он неспешно достал из потертых карманов отцовского тулупа бутыль с самогоном, вату, бинты, катушку суровых ниток с иголкой и широченный, до блеска заточенный, татарский нож с цветной инкрустацией на рукояти.

      Наконец, аккуратно все это разложив, Галимулла подчеркнуто неторопливо повернулся ко мне лицом.

      И тут мы с Алмазом опять, во второй раз увидели друг друга по-настоящему…

      Неважно, когда и в какой связи я рассказывал Галимулле библейскую версию о сотворении Богом Евы из ребра Адама – только верно, о ней он узнал от меня!

      На меня же в итоге легло неподъемное бремя быть Богом…

      Он еще ничего не сказал – я уже содрогнулся.

      И первым движением было бежать звать на помощь и всеми доступными средствами уберечь моего бедного маленького друга от верной гибели.

      Между тем, я застыл на месте, словно загипнотизированный.

      Помню, он взял в руки нож и отчаянно прошептал, что в случае моего отказа он сам на глазах у меня отсечет себе оный (по самые яйца, цитирую, так и сказал)…

      С тех пор я себя не однажды спрашивал: мог ли я в ту минуту остановить моего друга?

      И сам же себе всякий раз отвечал: нет, не мог!

      Кто однажды решился ступить на тропу, откуда не возвращаются – тот с нее уже не свернет.

      Вольно при этом кричать и стенать, рвать волосы на себе и трезвонить в колокола – только назад, увы, пути не бывает…

      Не спуская с меня испытующих глаз, Галимулла протянул мне старинный татарский нож с глубокими зазубринами и кусачки.

      Помедлив, я принял нож в правую руку, а кусачки – в левую.

      Потом поменял их местами, должно быть, решив, что сподручнее будет орудовать кусачками правой рукой.

      И тут же, как помню, меня осенило, что скорее всего для начала мне понадобится нож, и опять поменял их местами.

      «Да поможет тебе Аллах, каныш!» – рассеянно пробормотал Галимулла, напряженно глядя наверх, будто увидел там, в небе кого-то.

      Так с ножом и кусачками наперевес я стоял и ждал, покуда мой друг обнажился по пояс, потом, пока постелил тулуп на полу и пока потоптался на месте, как бы приноравливаясь к импровизированному операционному столу.

      Не мешал я ему, когда он молился, закрыв глаза и приблизив обе напряженных ладони к лицу.

      Не торопил и пока он вертелся, пытаясь по солнцу определить правильное направление для головы – на Мекку.

      Наконец, Галимулла вытянулся и замер.

      «Тут режь, каныш!» – подчеркнуто отрешенным тоном повелел Алмаз, поглаживая пальчиком, как в последний раз, искомое ребро, аккуратно помеченное фиолетовыми чернилами.

      Не успел я, однако, к нему прикоснуться, как он с диким воплем: «шайтан!» подскочил и принялся бить себя по лбу и сокрушаться, какой он