Аскольдова тризна. Владимир Афиногенов

сдержанно, но было видно, что шутливое замечание соплеменника пришлось ему не по душе.

      Кевкамен, помолчав, промолвил:

      – Ты вроде бы русов хвалишь, хотя хорошо их не знаешь… На Руси не все караси – есть ерши… – Задумался. Вскинул черную гриву, так что она волной упала на плечи, глядя прямо в глаза Кастору, продолжил: – Но как бы ни хотела задержаться ночь, заря ее рассеет, как бы ни пряталась ложь, правда ее отыщет… А наша правда во Христе. И на чужбине, которая всем мачеха, нужно оставаться самим собой – человеком. Ибо, как говорят русы, самая святая пища – хлеб, самое святое имя – человек. Вы с отцом у норманнов не забываете нашего Бога?

      – Не забываем, отче.

      – Я не монах. Но можешь звать меня так…

      – Норманны не принуждают нас верить в Один и Тора. Мы только мысленно возносим хвалу Христу, Богородице и святым апостолам.

      – Вот вам икона Спасителя. Прячьте, храните и молитесь на нее.

      – Благодарю, отче.

      И сюда, в Новгород, привез дальновидный Кевкамен в окованном медью сундуке иконы, которые тайно доставил из Константинополя, участвуя четыре года назад в походе киевских князей на Византию. Он как бы взял на себя просветительскую роль без всякого на то дозволения Константинопольского патриарха Фотия. Да о нем ли речь?! Ведь всесильный духовный владыка Византии – враг опальному бывшему патриарху Игнатию, сосланному в дальний монастырь на острове Теребинф, значит, он враг и Кевкамену. Собственно, Кевкамен и попал в плен к русам потому, что выполнял задание Игнатия вместе с его родственником Ктесием, погибшим после в Великоморавии; выполнял, надо сказать, задание грязное – умертвить великодушного умницу Константина, принявшего в иночестве имя Кирилл, посланного Фотием с богословской миссией на Волгу к хазарам. А все люди, связанные с Фотием, по мнению игнатиан – сторонников островного узника, подлежат смерти. Но насильственная кровь и злые наветы расходились с христианской моралью и в какое-то время стали противны и Кевкамену; он понял абсурдность всякой борьбы иконопочитателей против иконоборцев, начатой еще давно в Византии.

      На него однажды снизошла возвышенная ясность понимания того, что нужно нести правду Христовой веры язычникам. И когда утвердился в мысли, что сие просветление дано свыше, не стал ни у кого ничего спрашивать – начал в Киеве свое святое дело. Раньше поручения игнатиан выполнял как воин, теперь же действует как духовное лицо, как монах, хотя и не был им… Но взывал: «Облеки мя, Господи!» – и чувствовал, что Вседержитель дает ему силы.

      Вернувшись, норманны доложили повелителю о позоре, изведанном ими в Новгороде, и тогда понял Водим окончательно, что с Рюриком предстоит жестокая борьба. А для этого, считал он, все средства хороши. Поэтому и послал за чаровницей Листавой.

      Когда кузнец Олаф и берсерк Торстейн привезли из болотной глухомани чародейку, то тут же представили ее Водиму Храброму. Он сидел в одной из четырех палат на дубовом возвышении, похожем на трон, у восточной стены; веки его были слегка опущены и подергивались;