Изгоняющий дьявола. Уильям Питер Блэтти

стремительно шагнул к нему, подхватил, не давая упасть, и подвел к стоящей у стены скамье.

      – Я католик, – пробормотал бродяга. – Я католик.

      Каррас помог ему лечь. Затем увидел свой поезд. Быстро вытащив из кармана доллар, он сунул его бродяге в карман потрепанной куртки. Но тотчас решил, что тот его потеряет. Вытащив доллар, он сунул его в пропитанный мочой карман брюк. Затем взял портфель и вошел в вагон метро, где сел в углу и, сделав вид, будто спит, проехал до самого конца своей линии. Здесь вышел на улицу и зашагал по ней до университета Фордэм. Путь был неблизкий. Тот доллар предназначался на такси.

      Добравшись до иезуитского общежития, он записал свое имя в регистрационном журнале. «Дэмиен Каррас», – написал он. Затем пристально посмотрел на свою запись. Чего-то не хватало. Вспомнив, он добавил две буквы: «О.И.» – Общество иезуитов. Каррас заселился в комнату и через час наконец уснул.

      На следующий день он посетил заседание Американского психиатрического общества, где в качестве главного докладчика изложил содержание работы под названием «Психологические аспекты духовного развития», а в конце дня пропустил несколько рюмок и перекусил вместе с другими психиатрами. Платили они. Он ушел рано. Ему нужно было навестить мать.

      От станции метро Каррас направился к старому многоквартирному дому, облицованному коричневым песчаником, на Восточной Двадцать первой улице Манхэттена. На ступеньках крыльца, что вели к потемневшей от времени дубовой двери, он увидел детей. Неухоженных. Плохо одетых. Неприкаянных.

      Дэмиен тотчас вспомнил, как их самих не раз выселяли из дома, вспомнил унижение, когда, придя домой с подружкой из седьмого класса, увидел мать копающейся в мусорном баке на углу улицы.

      Каррас медленно поднялся по ступенькам. Пахло готовящейся едой. Чем-то теплым и влажным, сладковатым, с гнильцой. Он вспомнил, как приходил к подруге матери, миссис Корелли, в крошечную квартирку с восемнадцатью кошками. Он взялся за перила и продолжил восхождение. Внезапно на него навалилась страшная усталость. Он знал: это в нем говорит чувство вины. Ему не следовало оставлять ее одну. Не следовало оставлять одну. На площадке четвертого этажа он нащупал в кармане ключ и вставил в замочную скважину. Квартира 4С, квартира его матери. Он осторожно открыл дверь, словно то была кровоточащая рана.

      Мать встретила его с радостью. Восклицание. Поцелуй. Она бросилась готовить кофе. Смуглое лицо. Короткие старческие ноги. Он сидел на кухне и слушал, как она что-то рассказывает. Обшарпанные стены и грязный пол как будто просачивались в него, проникали в кости. Квартира была мерзкой дырой. Социальное пособие и несколько долларов в месяц от ее брата.

      Она сидела за столом. Миссис Как-ее-там. Дядюшка Как-его-там. Все тот же иммигрантский акцент. Он избегал этих глаз, полных печали, глаз, что днями напролет смотрели в окно.

      Мне не следовало оставлять ее одну.

      Она не умела ни писать, ни читать по-английски, и он, позднее, написал для нее несколько писем, а спустя еще какое-то время взялся отремонтировать настройку на хрипящем радиоприемнике.