Изгоняющий дьявола. Уильям Питер Блэтти

ЕЙМС ТОРЕЛЛО: Джексона подвесили на мясницком крюке. Он был такой тяжелый, что крюк погнулся. Прежде чем окочуриться, он провисел на нем целых три дня.

      ФРАНК БУЧЧИЕРИ (хихикая): Эх, видел бы ты этого типа, Джеки! Толстый, как слон. Джимми ткнул его электрическим штырем, и он…

      ТОРЕЛЛО (взволнованно): Он дергался на крюке, Джеки. Мы облили его водой, чтобы его хорошенько пробрало током, и он кричал…

Отрывок записи подслушанного сотрудниками ФБР телефонного разговора гангстеров из «Коза ностра» по поводу убийства Уильяма Джексона

      Невозможно найти иного объяснения зверствам, которые творили коммунисты. Взять, к примеру, священника, которому в голову вогнали восемь гвоздей. И семерых маленьких мальчиков и их учителя. Когда ворвались солдаты, те читали «Отче Наш». Один солдат выхватил штык и отсек учителю язык. Остальные шомполами проткнули уши семерым маленьким мальчикам. Чем вы объясните такую жестокость?

Доктор Том Дули Дахау, Освенцим, Бухенвальд

      Пролог

      Северный Ирак

      Жгучее солнце оставило на лбу старика крупные капли пота, но он продолжал сжимать обеими руками стакан горячего сладкого чая, как будто пытался согреть пальцы. Его не отпускало дурное предчувствие. Оно липло к спине подобно противным, влажным листьям.

      Раскопки закончены. Земля холма просеяна слой за слоем, все находки внимательно изучены, снабжены этикетками, упакованы и приготовлены к отправке: бусины и подвески, глиптика и фаллосы, каменные ступки с охряными пятнами, горшки из обожженной глины. Ничего выдающегося. Ассирийская шкатулка из слоновой кости. И человек. Человеческие кости. Ломкие останки земных страданий. Когда-то они заставили старика задуматься о том, не была ли материя Люцифером, пытающимся вернуться обратно к Господу. Теперь он так не думал.

      Аромат лакричника и тамариска вынудил его обратить взор на алеющие маками холмы, поросшие тростником равнины, на стрелу каменистой дороги, устремившейся в ужас. На северо-западе был Мосул, на востоке – Эрбиль, на юге – Багдад и Киркук и огненная пещь Навуходоносора. Сидя перед одинокой придорожной чайханой, он пошевелил под столом ногами и посмотрел на оставленные травой пятна на ботинках и штанах цвета хаки. Затем отхлебнул чая.

      Раскопки закончены. Что ждет впереди? Старик смел с этой мысли пыль, словно с осколка керамики, однако не смог подыскать ей нужный ярлычок.

      Из чайханы донеслось чье-то свистящее дыхание. Это в его сторону направлялся сморщенный хозяин заведения. Старик шел, поднимая пыль ботинками советского производства, которые он носил на манер домашних тапочек, придавив пятками задники. Его темная тень нависла над столом.

      Человек в хаки покачал головой, глядя на разбитые, без шнурков ботинки хозяина в щедрых следах мучительного человеческого бытия.

      Вот оно, мироздание, кротко подумал он. Сначала материя, но, в конце концов, все-таки дух. Дух и ботинки были для него лишь аспектами чего-то более фундаментального; первичного и абсолютно иного.

      – Kaman chay, chawaga?

      Тень сместилась. Курд застыл в ожидании, словно старый неоплаченный долг. Старик в хаки посмотрел ему в глаза – их радужка была затянута белесой пленкой. Глаукома. Когда-то он не смог бы полюбить этого человека.

      Достав бумажник, он нащупал в его ветхом, мятом содержимом монету. Ага, вот она, а также несколько динаров, иракские водительские права, потертый пластиковый католический календарик двенадцатилетней давности. На обратной стороне надпись: «То, что мы даем бедным, это то, что мы заберем с собой, когда умрем». Он заплатил за чай и оставил сверх того на выщербленном столе цвета печали пятьдесят филсов. И зашагал к своему джипу. Тишину нарушил щелчок – это вошел в прорезь и повернулся ключ зажигания.

      Человек в хаки секунду помедлил, задумчиво глядя перед собой. Вдалеке в знойной дымке похожая на парящий в небе остров маячила плоская вершина холма, на котором стоял город Эрбиль. Полуразрушенные крыши его домов выглядывали среди облаков словно разрушенное, заляпанное грязью благословение. Влажные листья еще сильнее липли к его спине. Что-то затаилось, поджидая его.

      Гнилые зубы. Курд улыбнулся и помахал на прощание. Нащупав что-то теплое в глубине своего существа, человек в хаки помахал и улыбнулся в ответ. Впрочем, стоило ему отвернуться, как улыбка померкла. Он завел мотор и, резко развернувшись, покатил в сторону Мосула.

      – Allah ma’ak, chawaga.

      Джип набрал скорость. Курд проводил его взглядом, озадаченный необъяснимым ощущением щемящей пустоты. Так что же исчезло вместе с ним? Что особенного было в присутствии этого чужестранца? Нечто сродни безопасности, вспомнил он. Ощущение защищенности, надежности, благополучия. Теперь же оно исчезло вдали, умчавшись на быстроходном джипе. Внезапно чайханщик почувствовал себя страшно одиноким.

* * *

      В десять минут седьмого утомительная опись находок была закончена. Смотритель мосульского музея древностей, араб с дряблыми щеками, приготовился сделать последнюю аккуратную запись в лежавшем перед ним гроссбухе. Окунув