Государство. Платон

вещи – утварь, постройки, одежда, если они хорошо сделаны и содержатся в порядке, – по той же самой причине чрезвычайно мало изменяются под влиянием времени и других воздействий.

      – Это так.

      – Все, что хорошо от природы или благодаря искусству, а также благодаря тому и другому, меньше всего подвержено изменению под воздействием иного.

      – По-видимому.

      – Но ведь бог и то, что с ним сопряжено, – это во всех отношениях наилучшее.

      – Конечно.

      – По этой причине бог всего менее должен принимать различные формы.

      – Именно всего менее.

      – Разве что, может быть, он сам себя превращает и изменяет?

      – Очевидно, если только он изменяется.

      – Превращает ли он себя в нечто лучшее и более прекрасное или в нечто худшее и безобразное?

      – Неизбежно, что в худшее, если только он изменяется. Ведь невозможно сказать, что бог испытывает недостаток в красоте и добродетели.

      – Ты совершенно прав. Но раз это так, считаешь ли ты, Адимант, что кто-либо, будь это бог или человек, добровольно сделает себя худшим в каком-нибудь отношении?

      – Это невозможно.

      – Значит, невозможно и то, чтобы бог пожелал изменить самого себя, но, очевидно, всякий бог, будучи в высшей степени прекрасным и превосходным – насколько лишь это возможно, – пребывает попросту всегда в своей собственной форме.

      – По-моему, это совершенно необходимо.

      – Так пусть никто из поэтов, друг мой, не рассказывает нам, будто

      Боги нередко, облекшися в образ людей чужестранных,

      Входят в чужие жилища…

      и пусть никто не возводит напраслины на Протея и Фетиду, и в трагедиях и разных других сочинениях пусть не выводят Геру, превратившуюся в жрицу, собирающую подаяние для

      Инаха жизнедающих детей – сыновей аргосца речного,

      и пусть вообще не выдумывают подобной лжи. В свою очередь и матери не должны, поверив им, пугать детей россказнями, будто какие-то боги бродят по ночам под видом разных чужестранцев, это хула на богов, да и дети делаются от этого боязливыми.

      – Да, этого нельзя допускать.

      – Значит, сами боги не изменяются. Но может быть, они колдовством вводят нас в обман, внушая нам представления о различных своих обличьях?

      – Может быть.

      – Что же? Пожелает ли бог лгать, выставляя перед нами – на словах ли или на деле – всего лишь призрак?

      – Не знаю.

      – Ты не знаешь, что подлинную ложь – если можно так выразиться – ненавидят все боги и люди?!

      – Как, как ты говоришь?

      – Так, что относительно самого для себя важного и о самых важных предметах никто не пожелает никого добровольно вводить в обман или обмануться сам – тут всякий всего более остерегается лжи.

      – Я все еще не понимаю.

      – Ты думаешь, я высказываю что-то особенное? Я говорю только, что вводить свою душу в обман относительно действительности, оставлять ее в заблуждении и самому быть невежественным