Государство. Платон

нет ничего, ради чего бы он стал обманывать.

      – Ничего.

      – Значит, любому божественному началу ложь чужда.

      – Совершенно чужда.

      – Значит, бог – это нечто вполне простое и правдивое и на деле, и в слове; он и сам не изменяется и других не вводит в заблуждение ни на словах, ни посылая знамения – ни наяву ни во сне.

      – Мне и самому это становится ясным из твоих слов.

      – Значит, ты соглашаешься, что обязательным и для рассуждений, и для творчества, если они касаются богов, будет у нас этот второй закон: боги не колдуны, чтобы изменять свой вид и вводить нас в обман словом или делом.

      – Согласен.

      – Значит, многое одобряя у Гомера, мы, однако, не одобрим того сновидения, которое Зевс послал Агамемнону; не одобрим мы и того места Эсхила, где Фетида говорит, что Аполлон пел на ее свадьбе, суля ей счастье в детях:

      Болезни их минуют, долог будет век —

      Твоя судьба, сказал он, дорога богам.

      Такою песнью он меня приветствовал.

      Надеялася я, что ложь чужда устам

      Божественным и Феба прорицаниям.

      Так пел он сам, на пире сам присутствовал,

      Сам так предрек, и сам же он убийцей стал

      Мне сына моего.

      И у нас вызовет негодование тот, кто станет говорить подобные вещи о богах, мы не дадим ему хора и не позволим учителям пользоваться такими сочинениями при воспитании юношества, так как стражи должны у нас быть благочестивыми и божественными, насколько это под силу человеку.

      – Я вполне согласен с этими правилами и готов пользоваться ими как законами.

      Книга третья

      Роль поэзии в воспитании стражей

      – Итак, что касается богов, – сказал я, – то вот что следует – или, наоборот, не следует – с детских лет слушать тех, кто намерен почитать богов и своих родителей и не будет умалять значения дружбы между людьми.

      – И я думаю, – сказал Адимант, – что это у нас правильный взгляд.

      – Так что же? Если они должны быть мужественными, разве не следует ознакомить их со всем тем, что позволит им нисколько не бояться смерти? Разве, по-твоему, может стать мужественным тот, кому свойствен подобный страх?

      – Клянусь Зевсом, по-моему, нет.

      – Что же? Кто считает Аид существующим, и притом ужасным, разве будет тот чужд страха смерти и разве предпочтет он поражению и рабству смерть в бою?

      – Никогда.

      – Нам надо, как видно, позаботиться и о таких мифах и требовать от тех, кто берется их излагать, чтобы они не порицали все то, что в Аиде, а скорее хвалили: ведь в своих порицаниях они не правы, да и не полезно это для будущих воинов.

      – Да, этим надо заняться.

      – Вычеркнем же, начиная с первого же стиха, все в таком роде:

      Лучше б хотел я живой, как поденщик работая в поле,

      Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

      Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый;

      а также:

      И жилищ бы его не открыл и бессмертным и смертным,

      Мрачных,