Три часа без войны. Максим Бутченко

убили на войне?

      Дед молчал, в душе уже несколько раз пиная себя коленкой в пах за то, что продолжил разговор.

      – Сотни! Сотни, падла, мужиков, лежат в земле и гниют, потому что кто-то захотел поиграть в политику. Сотни. – Житель Донбасса несколько раз мысленно налил по сто, вспоминая ушедших в небытие товарищей.

      Добавить было нечего. Лёха немного выпустил пар, плюхнулся на нары и стал подозрительно осматривать Кизименко. Вроде бы установилось перемирие. Старик опять снял туфли и принялся вычищать песок из носка. Казалось, он смог принести половину днепровских пляжей, а теперь тщательно чистился, чтобы устроить себе тут прибрежную зону.

      – А вот я доволен жизнью, – поделился своим счастьем дедуля.

      В ответ Лёха громко хмыкнул, но ради любопытства решился расспросить.

      – И чем именно доволен? – задал он логичный вопрос.

      Никитич только и ждал, чтобы его кто-то спросил об этом. На его лице расплылась улыбка фокусника, который готовится к тому, чтобы удивить мир своим чудом.

      – Я за год смог прожить полностью другую жизнь, – обрисовал он картину своего существования.

      – Да все мы прожили другую, теперь, сволочь, разгребаем, – согласился Лёха.

      – Не об этом я, – продолжил дед. – Вот смотрите: живете вы своей скучной жизнью не один десяток лет. А знаете, какое чувство появляется у старика? Что все десятилетия прошли в тумане.

      И тут дед принялся рассказывать о том, что человек выхватывает одно-два события из кучи лет, а все остальное – как размытый фон. Вот прошел, например, очередной год – и нечего вспомнить.

      – Я понял одну вещь: память – это то, что можно ощутить почти физически. Потрогать, пощупать. А если этого нет, то и в памяти ничего нет. Поэтому я рванул неизвестно куда. Бежал куда глаза глядят, чтобы сделать последний рывок перед смертью. Я хоть немного увидел мир, – вдумчиво пояснил Никитич.

      Дед закончил свою речь и принялся довольно чесать бороду, словно маг из голливудского фильма.

      – Слышь, я не понял, кого ты там щупать собрался? – серьезным голосом проговорил Лёха.

      – Балда ты. Зеленый совсем, жизни не знаешь, – сокрушался старец, жалея, что публика не поняла глубину его мыслей.

      – Как тебя понять, старый пень, когда ты ни хрена не говоришь, несешь пургу, – парировал Лёха.

      – Ох, ну какой же вы туп… – дед начал было произносить фразу одного киношного героя, но вовремя остановился, вспомнив недавнюю сцену. – Ладно, забыли о памяти. – Никитич смирился с участью быть непонятым и тут же перевел на более доступную тему. – Давай лучше о бабах!

      Лёха чуть улыбнулся. Почти незаметно для других улыбнулся и Илья. На минуту в камеру вползло молчание и, как дикий зверь в логове, поудобнее расположилось посреди помещения. Никто не хотел трогать зверя и нарушать покой, а тот разлегся, поглотив своей шерстью все звуки, даже людское дыхание.

      – Дед, а почему ты говоришь, что за год прожил лучшую часть своей жизни? – вдруг спросил Илья.

      В ответ