Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное. Елена Айзенштейн

вспоминала Моцарта, его Розину, «Фигаро» и «Дон-Жуана». В ранней редакции 1931 года эпитеты: младенческой126, рубиновой127 (трелью). В тетради – пространная запись, завершающаяся мыслью: «Мелкость – либо цвет – либо безумие – колоратура – Фигаро – Дон-Жуан – ».128 И стих: «От бузинной Розинной трели»129. Музыка – аккомпанемент детства; бузина – источник душевно-духовного становления, роковой стержень внутренней жизни и лирического наваждения:

      Не росла бы под бузиной

      Может выросла бы – иной…130 —

      размышляет Цветаева в тетради 1935 года. Стихотворение – попытка защиты собственного внутреннего мира и памяти детства, защита Прошлого. Цветаева все еще страстно любит жизнь и пишет о своем веке через образ меняющегося бузинного куста. В черновой тетради 1931 года, в третьей строфе, бузина, как и в окончательном тексте, и рай, и ад одновременно: «о рай мой красный! / Из всех ягод зеленых – о яд! – / Та, которую не едят131. Ядовитость бузинного куста напоминает пушкинский «Анчар» (1828), упомянутый Цветаевой в «Крестинах» в качестве яда брачных уз, смертоносного для танцующей души поэта. У Пушкина древо смерти растет в пустыне, у Цветаевой – в России.

      Первоначальная редакция третьей строфы 1931 г.:

      Бузины… Не звени! Не звени!

      Без того уж раздразнены

      Губы зовом твоим напрасным!

      Как не <помнить> / ^{жаждать} тебя всечасно

      Из всех ягод зеленых – о яд! —

      Та, которую не едят132.

      Окончательная редакция 1935 г.:

      Бузины – до зимы, до зимы!

      Что за краски разведены

      В мелкой ягоде слаще яда!

      Кумача, сургуча и ада —

      Смесь, коралловых мелких бус

      Блеск, запекшейся крови вкус.

      Как показывает сопоставление третьей строфы, окончательный текст полон жутких, драматичных символов: кумач советских знамен, яд и ад, сургуч печатей, запекшаяся кровь. В беловой тетради (БТ-7), заполнявшейся в 1938 году, Цветаева продолжала искать необходимые варианты третьей строфы «Бузины». Эпитет «страшный» неоднократно звучит в тетради: «О бузинная страшная / сыпь и кипь»133; «Красно-страшная сыпь и кипь»134. Бузина связана с рождением в мир, взрослением, любовью, творчеством, прощанием с революционной Россией, отъездом в эмиграцию, существованием в «уединении груди»135 и гибелью:

      Бузина казнена, казнена!

      Бузина – целый сад залила

      Кровью юных и кровью чистых,

      Кровью веточек огнекистых, —

      Веселейшей из всех кровей:

      Кровью лета – твоей, моей…

      И даже метафора «кровь лета» вызывает грустные ассоциации, потому что летом от чахотки умерла мать. Черная бузина – напоминание об одиночестве и смерти, трагическая нота прощания. Мысль о детях в первоначальной редакции и в окончательной, где потомки названы новосёлами, кажется, идет из пушкинских стихов о Михайловском,

126

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 5 об.

127

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 2 об.

128

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 2.

129

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 3.

130

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 4.

131

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 5 об.

132

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 5.

133

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 5.

134

РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 5 об.

135

Из стихотворения «Уединение: уйди…» (1934).