Кое-что о жизни в мире фантомных болей. Галина Глембоцкая

но с  изрядной  долей еврейской крови. Война застала его в Польше, где он изучал польский язык.  В результате он оказался в гетто, а потом и в концлагере. Когда  настало время  сниматься с якоря, я его вытащил из Освенцима. Сами понимаете, сейчас добраться  до Латинской Америки,  зная  только немецкий язык, сложно. Возникают всякие проблемы. Поэтому подыскал себе вот такого многоязычного секретаря. Хотя  здесь на ранчо, он мне, в общем-то,  уже и не нужен.

      – Тогда зачем он здесь? – как можно небрежнее  спросил  Гилберт.

      – Можно было бы, конечно,  от него избавиться, – с задумчивой серьезностью  произнес  Таудлиц.

      Гилберт почувствовал, что серьезность его сейчас не была напускной: в настоящее время Таудлиц  решал вопрос собственного выживания.

      – Например, где-то бросить  по дороге сюда, – продолжал рассуждать он. –  Но  он слишком много обо мне знает. Убрать его сейчас? А вдруг те, которые нас здесь  принимают,   посчитают  такое обращение  неэтичным?   Так что пускай пока живет, – наконец  великодушно  позволил он. – Тем более что и здесь ему можно найти применение. Хотя бы вот такое, – кивнул Таудлиц в сторону входящего Мишеля Барбюсье.

      – Поставь здесь, – приказал он Мишелю, а затем   с  несколько фальшивым пафосом произнес:  –  Выпьем за то, чтобы это  убежище, стало  отправным пунктом, с которого  начнется  наше освобождение, а затем и  возрождение.

      Гилберту  тост показался малопонятным, но уточнять его смысл  он  не стал.

      Коньяк оказался очень неплохим. Видно, Таудлиц знал толк  в таких вещах.

      – Кстати, что это за одежда странная на тебе? – переходя после рюмки выпитого коньяка сразу на «ты», спросил Таудлиц.

      – Мне ее принес Ромуло.  Моя  одежда пришла в полную негодность.

      – Ты что прилетел сюда без ничего?

      – Да.

        Таудлиц  вопросительно поднял свои брови.

      – Так сложились обстоятельства, – объяснил Гилберт.