Сочинения. Том 10. Александр Строганов

я наблюдал как согбенная над бадьею «постирушек» Аглая осуждающе покачивала головой.

      Вот – подумалось мне – долгая жизнь, и только покорность, и ни одного рокового поступка.

      А Женечка оказался способным к роковому поступку.

      Мой сын и брат!

      Именно тогда я попытался представить себе лицо Аглаи в молодости и не смог.

      Однако же, как все это печально!

      Вспоминая в деталях эту историю, я, обыкновенно расстраиваюсь.

      Не стану больше писать.

      Мною недовольны.

      Да и сам я собою недоволен.

      Вы уж простите меня великодушно.

      Да и Вас, несмотря ни на что, чрезвычайно жаль.

      Ах!

      Теперь не зажигайте свет и слушайте.

      Я оставил письмо и пытался уснуть, но воспоминания требовали продолжения. Так что я опишу Вам некоторые детали этой печальной истории. Мне кажется теперь, что если я все же поделюсь с Вами, досточтимый Стилист, мне станет сколько-нибудь легче.

      Я возвращаюсь назад.

      Уже было поздно, что-то около полуночи, когда силуэт Женечки Хрустального стал явственно проступать в темноте. Вы знаете, что в этот час я не зажигаю света, но так редко Господь посылает мне собеседника. Я нарушил свою привычку.

      Он показался мне очень худым. Черты же его, точно в пропавшем от времени зеркале, моем зеркале, зеркале в которое я с недавних пор, и Вам известно, по каким причинам, приобрел привычку смотреться, были глубокими и ускользающими одновременно. Дужки очков с большой диоптрией были неестественно подняты к самому затылку. По-видимому, зрение его ухудшалось быстро, а он, любитель чтения, не успевал заказывать новые очки и помогал себе, меняя угол наклона стекол. От этого шея его удлинялась, подбородок стремился вперед и вверх, и лицо странным образом соединяло некую надменность и беззащитность. Долгие говорливые пальцы, но в жестах – осторожность. Тогда мне подумалось – вот собеседник до старости.

      Как я ошибался!

      Двадцать два года! Совсем юноша!

      Детство серенькое, с заусенцами.

      Кто познакомил его с Бальмонтом?

      Поэты на века вперед назначают своих мечтателей, не задумываясь над их судьбами.

      Мой великий грех в том, что невольно я оказался посредником.

      Женечка знал «Зачарованный грот» на память. Жаль, что он не прочел мне «Арум» в тот первый вечер. Вероятно, это стихотворение имело для него особое, интимное значение. Он читал все, а «Арум» опустил.

      А помните, как мы с вами когда-то, в другой жизни читали Арум?

      Пустое!

      Речь теперь совсем о другом.

      Женечка читал все, а «Арум» опустил.

      Да ведь это был знак! Я был слишком обрадован, чтобы распознать его.

      Он умел понять человека бессонницы и сочувствовать его страху. Мне хотелось назвать его, простите, дорогим Стилистом, братом.

      При этом я не поведал ему ничего из запретного. Но Женечка читал мои мысли. Такой редкий дар!

      Большую