Сочинения. Том 2. Александр Строганов

взял своего сына (моего отца, как вы справедливо догадались) на руки и вынес, как раненого, с поля боя в дохнувшую сыростью и темнотой неизвестность.

      В то мгновение до меня со всей очевидностью дошло, зачем я упорно на протяжении трех лет, преодолевая оклики и затрещины, расписывал дверь в прихожей обычным мягким и химическим карандашами, чернилами, зубной пастой, пластилином, краской Кастеллани и зеленкой – я готовил для своего отца врата новой жизни.

      Насколько помню, плач отца оставался в комнате еще минут двадцать после его исчезновения.

      Насколько помню, я зачем-то промямлил тогда – запятая.

      ***

      Мама умерла, я окончил сельскохозяйственный институт и, в согласии с детской мечтой, устроился водителем катка.

      Но не женился.

      Хотя жениться надо было бы.

      Следовало бы жениться.

      Замечательно, наверное, жениться, если судить по впавшим в безмятежность и округлившимся вскоре после лебяжьего обряда моим однокашникам.

      Но, в связи с этим выстраивается колючий ряд головоломок и шарад.

      Чего бы я хотел от своей женитьбы? Точнее, чего хотела бы от нашей женитьбы моя избранница? точнее избирательница меня?

      Не знаю.

      Зарабатывал я совсем ничего и питался бы, преимущественно за ее счет, правда ем я неохотно и помалу. Когда нет аппетита. И если это не курица.

      Во время сомнительных игр (про себя я так называю интимные отношения), я мог бы, не ровен час, засмеяться.

      Во избежание недоумения, верчения пальцем у виска, переглядываний, перешептываний и справедливости ради, замечу, это смех особенный.

      Попытаюсь пояснить. Причин для привлекательности сомнительных игр я не нахожу. Осмыслить их невозможно.

      Растолкуйте мне, если можете, отчего, сталкиваясь с сомнительными изображениями сомнительных игр или сомнительными рассказами того же толка, человек перегревается, наливается гулом и, главное, покидает себя?

      А ведь в этом волнении присутствует и привкус ужаса. Сбросившее оковы рассудка воображение тотчас примеривает на тебя роль одного из сомнительных игроков. Жалом аспида тебя пронзает мысль – как же я смогу, когда ничего не знаю, не умею? кроме того мне нестерпимо стыдно, и лучше бы я жил, как жил прежде, но назад пути, по-видимому уже нет.

      А дальше – смех, будьте любезны.

      Такой вот смех.

      Впрочем, позже, когда сомнительные игры станут для меня такой же процедурой как ужин или прогулка, качество сомнительного смеха может измениться, но, опять же, не в лучшую сторону. К примеру, в самый неподходящий момент забавная мысль может придти мне в голову, ибо голова моя редко отдыхает, и я опять же рассмеюсь.

      Это частенько случается, когда я остаюсь наедине с собой.

      И в присутственных местах случается подчас.

      Так что, как не поворачивай – чудовищный конфуз и растерянность в перспективе.

      Омут. Омут.

      А вот живут же те, другие, настоящие люди, сохраняя серьезность, невозмутимость и значительность, точно и не знакомы