Больше, чем это. Патрик Несс

тут же взвизгивает от боли. Словно кислотой мочишься. Он в растерянности опускает взгляд.

      Присматривается.

      По всем бедрам и лобку мелкие порезы, ссадины, синяки. В завитушках на лобке запутался какой-то белый пластырь, на голом бедре болтается еще один.

      Морщась, он заканчивает мочиться и принимается внимательнее осматривать собственное тело при солнечном свете. На локтевых сгибах тоже сплошные порезы и царапины, такой же пунктир на каждой ягодице. Сет подцепляет пальцем бинты на торсе, пытаясь заглянуть под них. Липучка держит крепко, но в конце концов ее все же удается оторвать. С изнанки у бинтов какая-то непонятная фольга, которая отходит вязкой массой, прихватывая с собой волоски с груди – Сет ими, впрочем, все равно не особенно дорожил. На руках и ногах бинты сделаны так же. Он разматывает и разматывает, оставляя саднящие проплешины в растительности на теле и находя все новые царапины и порезы.

      Наконец бинты размотаны и свалены кучей на террасе. Посеревшие от пыли, они бликуют металлической изнанкой, словно нарочно слепя глаза. Никаких надписей на них, судя по всему, нет, и такой странной фольги Сет не видел прежде ни в Америке, ни в Англии.

      Он пятится от бинтов подальше. Что-то в них чудится инопланетное. Что-то чужое. Захватническое.

      Обхватив себя руками покрепче, Сет содрогается в ознобе, хотя солнце припекает с прежней силой. Теперь он совсем голый, и это нужно срочно как-то исправлять, потому что иначе он чувствует себя до жути уязвимым – буквально весь как на ладони. Где-то рядом таится угроза, она вдруг ощущается совершенно отчетливо. Сет оглядывается на забор, за которым – он помнит – притаилась невидимая отсюда тюрьма, но опасность не там, не в очевидном. Вся эта пыль и сорняки маскируют какую-то иллюзорность. Земля под ногами, якобы твердая, в любой момент может рассыпаться в прах.

      Сет стоит, дрожа на солнцепеке, под ясным голубым небом без единого самолета. Потраченные на добывание еды и питья силы вдруг разом покидают его, и изнеможение накрывает с головой, словно одеялом. Он совсем выдохся, он выжат до капли.

      Не разжимая объятий, он поворачивается к дому.

      Дом ждет, никуда не делся, держа наготове припасенное воспоминание.

      9

      «Посмотрим, – набрал Сет на экране телефона. – Ты же знаешь мою маму».

      «Что ей на этот раз не так?» – ответил Гудмунд.

      «Четверка по истории».

      «В Америке это называется «В», дундук. Твою маму колышут ОТМЕТКИ?!?! Она в каком веке застряла?»

      «Не в этом. Сам дундук, такие простыни катать».

      Телефон почти сразу же откликнулся вибрацией входящего звонка, и Сет не удержался от улыбки.

      – Яже сказал, посмотрим, – прошептал он в трубку.

      – Что ее не устраивает? – возмутился Гудмунд. – Она мне не доверяет, что ли?

      – Нет.

      – Надо же, я и не думал, что она такая умная.

      – Никто не думает. Поэтому она все время злится. Мы тут уже восемь лет, а с ней по-прежнему разговаривают, как с иностранкой, громко и раздельно.

      – А