Больше, чем это. Патрик Несс

потоком.

      (Каллен Флетчер, долговязый и нескладный, с самого Дня благодарения до Нового года старался слиться в школе со стенами. Обычно получалось плохо.)

      – Ну вот. – Гудмунд потер руки. – Теперь пусть машины рассосутся, и за дело.

      – Это кража, если что, – напомнила Моника. – Они с этой экспозицией носятся, как курица с яйцом, а тут вдруг раз – и Иисус пропал…

      – Вот вони-то будет, – расхохотался Эйч.

      – Aza, жди! Молча в суд подадут, – возразила Моника.

      – Да мы же недалеко его утащим, – успокоил Гудмунд и хитро прищурился. – К Саммер Блейдон, например, будет у них в доме хоть кто-то невинный.

      Моника округлила глаза в ужасе, но потом не удержалась и хихикнула.

      – Тогда нужно поаккуратнее, чего доброго, нарвемся на какую-нибудь ночную чирлидерскую тренировку.

      – А кто секунду назад нас стращал судом? – поинтересовался Гудмунд.

      – Я, – беспечно пожала плечами Моника. – И что? Я же не говорила, что не участвую.

      – Эй! – одернул ее Эйч. – Ты к нему до утра будешь клеиться?

      – Так, заткнулись все! – велел Гудмунд. – Почти пора.

      Воцарилась тишина, которую нарушал только скрип ткани по стеклу: Эйч протирал рукавом запотевшее окно. Гудмунд от нетерпения дергал коленом. Машины постепенно редели, но в салоне по-прежнему стояла тишина, потому что все, сами того не замечая, затаили дыхание.

      Наконец улица опустела. На крыльце Флетчеров погас свет.

      Гудмунд, протяжно выдохнув, с серьезным видом повернулся назад. Эйч кивнул в ответ:

      – Погнали.

      – Я с вами, – подала голос Моника, убирая телефон.

      – Никто и не сомневался, – ухмыльнулся Гудмунд и посмотрел на сидящего рядом, в пассажирском кресле: – Готов, Сет?

      5

      Сет открывает глаза.

      Под ним по-прежнему бетонная дорожка, на которой он свернулся клубком, и все тело ломит от лежания на твердом. Несколько секунд он не может стряхнуть оцепенение.

      «Сет. Меня зовут Сет».

      Так странно. Он будто не помнил собственного имени до этого сна – или воспоминания – или что вообще это было? Такое отчетливое, такое резкое, что даже больно. И захлестывающий поток информации тоже причиняет боль. Не только имя. Нет, не только.

      Он был там на самом деле, так живо не может ощущаться ни воспоминание, ни сон. Он был там, с ними, по-настоящему. С Эйчем и Моникой. С Гудмундом, который всегда за рулем, потому что машина его. С друзьями. В тот вечер, когда они стащили Младенца Христа с газона Каллена Флетчера.

      Меньше двух месяцев назад.

      «Сет. – Имя ускользает, словно песок сквозь растопыренные пальцы. – Меня зовут Сет Уэринг».

      Меня звали Сет Уэринг.

      Он делает глубокий вдох, и в нос бьет из кустов тошнотворный запах его собственной рвоты. Он садится. Солнце поднялось еще выше. Сколько он здесь уже торчит, а еще, кажется, даже за полдень не перевалило.

      Если здесь вообще бывает полдень.