Скелет за шкафом. Парижский паркур (сборник). Юлия Кузнецова

или нет…

      – Лилия сказала, что не останусь, – заметила Варя, застучав ножом по доске.

      – Понимаю, Лилия имела с тобой разговор после ЧП.

      – Она не имела разговор! – взорвалась Варя и швырнула тарелку в раковину. – Она ворвалась сюда в шесть утра с криками, разбудила брата и сестер, носилась, как фурия, обзывалась! Ну забрала бы у меня ключ от кафедры, и все. Чего орать-то?

      – Ты расстроилась, что твой брат и сестры были разбужены.

      «До чего же идиотски звучит это «активное слушание», – подумала я, – но какая действенная штука!»

      – А ты бы не расстроилась? Они испугались все. А Лилия стоит и орет: «Это ты пустила преступника! Это ты дала ключ!» А как я могла пустить на кафедру каких-то поджигателей, когда я всю ночь была тут! У меня два свидетеля.

      Варя кивнула на кухонную дверь, за которой слышалась какая-то возня. «Алиби», – отметила я. Варя вздохнула, сняла фартук и села рядом со мной. Опустила голову на руки.

      Ее сестры осторожно вошли на кухню.

      – А можно нам хоть пирожное? – прошептала одна, боязливо глянув на Варю. – Ну то, что тебе тогда подружка привезла.

      – Только не крошите, – кивнула Варя.

      Сестры достали из холодильника продолговатую белую коробку и открыли крышку. Внутри, прижавшись друг к другу, лежали два «наполеона».

      Сестры взвизгнули, вытащили пирожные и умчались прочь.

      Варя послюнила палец и собрала крошечные хлопья слоеного теста со дна коробки.

      – Необычные, – сказала она, – из какой-то кофейни. Крем такой воздушный в них. Анжелка меня угостила. У нее есть деньги на это. А у меня нет.

      – Слушай, Варя, – сказала я, устав от «активного слушания», – а сколько тебе надо денег, чтобы быть счастливой?

      – Шестьдесят тысяч рублей.

      – Почему столько?

      – Мне остался последний год. 12 месяцев. Я бы платила соседке снизу пять тысяч рублей в месяц, и она помогала бы мне с сестрами и братом. На еду моей стипендии и зарплаты уборщицкой хватает. Так что я бы спокойно доучилась и пошла бы работать. Переводчиком.

      – Это мое пирожное! – послышался крик из комнаты, – отдай!

      Варя со вздохом поднялась с места.

      – Я пойду, – сказала я, – а то стемнело уже… спасибо тебе.

      – Не за что. Это считается занятием?

      – Не совсем. Вот если ты рисунки брата покажешь…

      Вообще-то я шутила. Но лицо у Вари стало настороженным.

      – Давай-ка в другой раз?

      Она подошла к окну и нервно оборвала стрелки лука.

      – Почему?

      – Он… он спит.

      Не глядя на меня, Варя принялась рвать зеленые стрелки на мелкие кусочки.

      – А это – мое пирожное! – услышала я в комнате мужской голос. – Отдайте!

      – А по-моему… – начала я.

      – Он спит! – перебила меня Варя, бросив лук в миску с винегретом и закрыв крышкой кастрюлю с овощами, – слушай, можешь просьбу выполнить? Вот тут у меня крошки остались от хлеба… и еще немного пшена. Высыпь, пожалуйста, в кормушку? Она у подъезда висит.

      «Кормушка», – вздрогнула