Немного тьмы (на краю света). Любко Дереш

смешно вздрагивает, выпучивает глаза в радостном привете и машет свободной ручкой. У него полон рот еды. Второпях прожевав откушенное, он несмело кричит:

      – Добрый день, добрый день!

      И, преодолевая стыдливость, обнимает меня с немного преувеличенным усердием. Я тоже обнимаю толстячка и похлопываю по вспотевшей спине. У него, наверное, в голове некоторые совсем не молодежные ассоциации от всего этого – весна народов, интернационал и другие куски нездешнего мяса.

      – Хогой! – Снова разводит руки коротышка (будто перезарядил ружье) и тянется обнимать Вику. Вика обнимает дядю, даже хлопает того по лысине.

      – Альберт Геннадьевич, – говорит он, сев снова на поленце.

      – Герман.

      – Виктория, – говорит Вика и разворачивается ко мне.

      – Огня? – спрашиваю. Придумала же – Виктория… А сама еле по складам читает.

      – Да, будьте добры. – И Вика невинно хлопает глазенками. Дуреха.

      Прикуривает от тлеющей палки в моей руке. Кокетливо держит папиросу, отставив мизинчик. Дуреха капитальная. Или это у нее такой юмор?

      Зубы у Альберта Геннадьевича крупные и редко посаженные, темноватые. Когда улыбается – рот при этом приоткрыт, – зубы придают его круглому лицу специфическую декоративность. Очки в пластмассовой оправе, линзы толстые, захватанные. Пот с него так и течет. Дядя снимает панамку и вытирает ею лицо и шею.

      Улыбчивый такой – когда ни глянешь, все чего-то лыбится.

      Замечаю, что очки поддерживает на голове резинка – может, даже резинка от трусов. Альберт Васильевич догадывается, на что я смотрю, и поясняет:

      – Специально для гор приладил. Знаете, давненько уже не выезжал никуда. Вдруг еще упадут в пропасть? Я без них – ни шагу.

      – Что, на олигофрена похож? – спрашивает у Вики.

      Его шарм добродушного даунитоса гипнотизирует Вику. Она охотно кивает в ответ и мило улыбается.

      Дядька, как будто довольный такой реакцией, несколько раз моргает. За увеличительными линзами очков это выглядит и страшно, и смешно. Я ржу.

      Вика переводит мечтательный взгляд на Геннадьевича и говорит (обо мне):

      – Не обращайте внимания. Он такой дурак!

      Альберт Геннадьевич понимающе кивает. Я успокаиваюсь.

      – А вы откуда будете? – спрашиваю.

      – Ой, друзья, давайте на «ты». Называйте меня Альбертом. А лучше – Аликом. Мы же вроде все здесь равны. Такое интересное место, вам не кажется?

      Вика кивает.

      – Я тоже так почувствовал, сразу же. Особенное место. Знаете, я же старше вас, я в вашем возрасте о таком мог только мечтать. Здесь все такие любезные, мне так приятно, вы просто не представляете. Это же хиппи, да? Хиппи? О, я помню: «Смоуки», АББА… Да-да. Они теперь немного другие, чем когда-то, эти хиппи, вы знаете? Я их помню совсем еще молодыми. Тогда – такие наивные, а теперь – такие… такие ненавязчивые. А здесь – здесь просто чудесно. Просто чудесно, вы знаете это? Такая атмосфера, это шо-то совсем новое для меня. Так свободно! Так незакомплексованно! Нашему поколению