Кофемолка. Михаил Идов

я понял, ты… – сказал я, когда Нина наконец-то появилась из спальни. – Ты… Помоги мне найти слово. Очень емкое понятие. Означает положительную эмоцию, удовлетворение. Черт, крутится на кончике языка.

      Нина изобразила улыбку, при этом не улыбнувшись.

      – Ки. – По совету психотерапевта она недавно начала называть свою мать по имени.

      – Надо же, – сказал я. – Первый разговор за… сколько времени прошло, год?

      – И да и нет. Она мне писала мейлы в последнее время. Или, может, это ее ассистент писал, кто ее знает.

      – Так о чем вы говорили?

      – Да так, о том о сем. О погоде в Сан-Франциско. И как я могла бы уже быть замужем за Гевином Ньюсомом[19], если бы только сходила с ней на одну вечеринку. Оказывается, его бракоразводный процесс завершен.

      – А наш?

      – Вот именно. Как книга?

      – Бывает и хуже.

      – Приятно слышать. – Нина пропала на кухне. Секундой позже там зарычала, просыпаясь, кофеварка.

      – С тобой все в порядке? – проорал я сквозь шум.

      – Все хорошо.

      Это звучало настолько неубедительно, что я оторвался от романа и последовал за ней на кухню. Нина бродила вокруг “Делонги”, дожидаясь, пока гудроновой консистенции кофе не докапает в чашку. Инара, подняв джинсовый зад, ритмично скребла кафель в углу. Ее щетка издавала осенний, успокаивающий звук. Шварк, шварк, шварк.

      Нина взгянула на меня, еще раз улыбнулась, посмотрела на Инару, отвернулась, потянулась за чашкой эспрессо, подняла ее – жидкость с запозданием дернулась из стороны в сторону – и поставила обратно. Я протянул руку и дотронулся до ее щеки.

      – Точно все в порядке?

      В ответ Нина молча наклонилась ко мне и, уменьшаясь на глазах, сложилась в объятие. Ее нос уткнулся мне в ключицу, обе руки прижались к моей груди.

      – Я так больше не могу. – Ее губы нашли мое ухо. Она зашептала прямо в него, так, что каждое слово ощущалось как отдельный толчок воздуха. – Я не могу так больше, Марк, не могу.

      – Почему… что… что ты не можешь? – спросил я, практически на руках вынося ее из кухни.

      – Ничего. Я не могу ничего не делать.

      – Это тройное отрицание, – попытался я пошутить.

      – Перестань. Я не могу продолжать делать то, что делаем мы, то есть ничего. – Шварканье из кухни замедлилось и остановилось. Инара заинтересовалась разговором.

      – О чем ты? Ты ведь только начала заниматься своим цианистым калием, и вообще…

      – Чушь все это. – Я никогда не видел ее в таком состоянии. – Мы оба попусту тратим время, свое и друг друга. Люди должны работать.

      – Я работаю. Я работал всего минуту назад. Говнороманы сами себя читать не будут.

      – А я нет. И мне нужно, Марк, мне физически, до боли необходимо работать. Я не могу всю жизнь закатывать ужины для пьяных фигуристок.

      – Так вот ты о чем?

      – Не совсем. Но да, и об этом тоже.

      – Ты

19

Молодой аристократичный мэр Сан-Франциско с репутацией ловеласа.