Кофемолка. Михаил Идов

Зато заметили: Хесс процитировала несколько слов из моей рецензии (я назвал ее прозу “розовым суфле”, а ее персонажей “кукольными”) в интервью другой газете, “Инди-педант”, чтобы проиллюстрировать смехотворный аргумент о некоем “подсознательном сексизме”. Это дало мне повод написать длинное, витиеватое, абсолютно не сексистское письмо главному редактору “Инди-педанта”, который в ответ предложил мне прорецензировать для них новый роман Джумпы Лахири, тоже бесплатно, в качестве покаяния. Как только я решил, что эпизод себя исчерпал, мне позвонили из ежеквартальника “Бледный отрок” и поинтересовались, не напишу ли я биографический очерк о Рике Муди. “Мы просим авторов работать с нами на добровольной, так сказать, основе, – написал мне редактор отдела культуры. – Но если вы настаиваете, можете прислать нам счет долларов на 50. Если, повторяю, настаиваете”. Я раздобыл домашний телефон Муди, раздул нетерпеливый пятиминутный обмен репликами в текст на тридцать тысяч знаков во втором лице единственного числа и выставил “Отрокам” счет на 75 долларов. Следующий звонок был от Алекса Блюца.

      На этом, к счастью, мой карьерный рост приостановился. На втором году своей нью-йоркской жизни я оказался внештатным критиком в “Киркусе” – аскетичном издании, основными читателями которого были владельцы книжных магазинов и (здравствуй, мама) библиотекари, принимающие на его основе решения об объемах оптовых закупок. Средняя рецензия насчитывала около трехсот слов и шла без подписи. Освобожденный от шанса быть узнанным и вытекающего риска физической агрессии, я был беспощаден. Моей специальностью были дебютные романы молодых авторов по 50 долларов за штуку. Моя ставка, таким образом, составляла около 16 центов за написанное слово. Моя ставка за прочитанное слово, если считать, что в среднем романе около ста тысяч слов, была 0,0005 цента. Тем не менее к концу того года, когда мы с Ниной стали встречаться, я уже мог – с помощью одной из трех кредитных карточек, находившихся в четко рассчитанной ротации, – периодически платить за обед.

      В 2002 году Нина была шифром; к 2006-му она перешла в статус ребуса. Мы встретились на нью-йоркском марафоне. Я не бежал, боже упаси. Бежал Блюц, и ему нужны были зрители. Он запихнул меня добровольцем в команду переводчиков, многоязычную бригаду, призванную помогать иностранным спортсменам не заблудиться в бешеной суматохе “места встречи” – десяти кварталов вдоль Центрального парка, разбитых по алфавиту и отведенных для воссоединения марафонцев с друзьями, семьями и верхней одеждой. Ангажемент включал бесплатный обед и возможность показать себя знатоком, что как раз отвечало стандартным требованиям в моем райдере.

      Наш мини-Вавилон с населением около дюжины человек расположился вокруг парковой скамейки в секции Мз-Ми, около 72-й улицы. Стоял холодный ноябрьский день, пронизанный зябким туманом, но от знаменитого парка несло потом и тальком. Все в команде носили дурацкие бейсбольные кепки с пришпиленным к козырьку желтым листком бумаги, перечисляющим основные языки: мы должны были