Рассказы. Аркадий Аверченко

пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре.

      Она схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами.

      – Вы этого не сделаете!

      – Отчего же не сделать?.. Сделаю!

      – Ну милый, ну хороший… Вы не скажете… да? Ведь не скажете?

      – Скажу.

      Она вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь, прерывисто прошептала:

      – А теперь не скажете? Нет?

* * *

      После чтения драмы – ужинали.

      Серафима Петровна все время упорно избегала моего взгляда и держалась около мужа.

      Среди разговора она спросила его:

      – А где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трех часов.

      Я с любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоем в кабинете, откровенно рассказал мне, что этот день он провел довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у нее в «ГрандОтеле», а вечером завез ее в «Буфф», где и оставил.

      – Где ты был сегодня?

      Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил:

      – Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой-француженкой и я. Потом я заехал за моей доверительницей по Усачевскому делу, и мы разъезжали в ее автомобиле – она очень богатая – по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в «Гранд-Отеле» у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф» повидаться с знакомым. Вот и все.

      Я улыбнулся про себя и подумал: «Да. Вот это ложь!»

      Золотые часы

      История о том, как Мендель Кантарович покупал у Абрама Гендельмана золотые часы для подарка своему сыну Мосе, наделала в свое время очень много шуму. Все местечко Мардоховка волновалось целых две недели и волновалось бы еще месяц, если бы урядник не заявил, что это действует ему на нервы.

      Тогда перестали волноваться.

      Все местечко Мардоховка чувствовало, что и Гендельман и Кантарович – каждый по-своему прав, что у того и другого были веские основания относиться скептически к людской честности, и тем не менее эти два еврея завели остальных в такой тупик, из которого никак нельзя было выбраться.

      – Они не правы?! – кричал, тряся седой бородой рыбник Блюмберг. – Так я вам скажу: да, они правы. В сущности. Их не обманывали? Их не надували за их жизнь? Сколько пожелаете! Ну и они перестали верить.

      – Что такое двадцатый век? – обиженно возражал Яша Мельник. – Они говорят, двадцатый век – жульничество! Какое там жульничество? Просто два еврея с ума сошли.

      – Они разочаровались людьми – нужно вам сказать. Они… как это говорится?.. О! вот как: скептики. Вот они что.

      – Скептики? А по-моему, это гениальные люди!

      – Шарлатаны!

      Дело заключалось в следующем.

      Между Кантаровичем и Гендельманом давно уже шли переговоры о покупке золотых часов. У Гендельмана были золотые часы стоимостью в двести рублей. Кантарович сначала предлагал за них полтораста рублей, потом сто семьдесят, сто девяносто пять, двести без рубля и наконец, махнув рукой, сказал:

      – Вы,