Судьба человека. Поднятая целина (сборник). Михаил Шолохов

раскрылатившимся черным усом, повернулся к говорившему:

      – До чего ты, Кузьма, иной раз сладко да хорошо гутаришь! Бабой был бы – век тебя слухал! (Зашелестел смешок.) Ты собрание уговариваешь, как Палагу Кузьмичеву…

      Хохот грохнул залпом. Из лампы по-змеиному метнулось острое жало огня. Всему собранию был понятен намек, вероятно содержавший в себе что-то непристойно-веселое. Даже Нагульнов и тот улыбнулся глазами. Давыдов только хотел спросить у него о причине смеха, как Любишкин перекричал гул голосов:

      – Голос-то – твой, песня – чужая! Тебе хорошо так людей подбирать. Ты этому, должно, научился, когда у Фрола Рваного в машинном товариществе состоял? Двигатель-то у вас в прошлом году отняли. А зараз мы и Фрола твоего растребушили с огнем и с дымом! Вы собрались вокруг Фролова двигателя, тоже вроде колхоз, кулацкий только. Ты не забыл, сколько вы за молотьбу драли? Не восьмой пуд? Тебе бы, может, и зараз так хотелось: прислониться к богатеньким…

      Такое поднялось, что насилу удалось Размётнову водворить порядок. И еще долго остервенело – внешним градом – сыпалось:

      – То-то артельновы нажили!

      – Вшей одних трактором не подавишь!

      – Сердце тебе кулаки запекли!

      – Лизни его!

      – Твоей головой бы подсолнух молотить!

      Очередное слово выпросил маломощный середняк Николай Люшня.

      – Ты без прениев. Тут дело ясное, – предупредил его Нагульнов.

      – То есть как же? А может, я именно возопреть желаю. Или мне нельзя супротив твоего мления гутарить? Я так скажу: колхоз – дело это добровольное, хочешь – иди, хочешь – со стороны гляди. Так вот мы хотим со стороны поглядеть.

      – Кто это «мы»? – спросил Давыдов.

      – Хлеборобы то есть.

      – Ты за себя, папаша, говори. У всякого язык не купленный, скажет.

      – Могу и за себя. То есть за себя даже и гутарю. Я хочу поглядеть, какая она в колхозе, жизня, взыграет. Ежели хорошая – впишусь, а нет – так чего же я туда полезу. Ить это рыба глупая лезет в вентеря…

      – Правильно!

      – Погодим вступать!

      – Нехай опробуют другие новую жизнь!

      – Лезь а́мором![15] Чего ее пробовать, девка она, что ли?

      – Слово предоставляется Ахваткину. Говори.

      – Я про себя, дорогие гражданы, скажу: вот мы с родным братом, с Петром, жили вместе. Ить не ужились! То бабы промеж себя заведутся, водой не разольешь, за виски растягивали, то мы с Петром не заладим. А тут весь хутор хотят в малу-кучу свалить! Да тут неразбери-поймешь получится. Как в степь выедем пахать, беспременно драка. Иван моих быков перегнал, а я его коней недоглядел… Тут надо милиции жить безысходно. У каждого полон рот юшки будет. Один больше сработает, другой меньше. Работа наша разная, это не возля станка на заводе стоять. Там отдежурил восемь часов – и тростку в зубы, пошел…

      – Ты на заводе был когда-нибудь?

      – Я, товарищ Давыдов, не был, а знаю.

      – Ничего ты не знаешь о рабочем!

15

Амором – быстро.