Судьба человека. Поднятая целина (сборник). Михаил Шолохов

отяжелевшего Макарова тела, как стальной пружиной распрямились ноги.

      – Припадок… Ноги ему держи!.. – успел Андрей крикнуть Давыдову.

* * *

      В школу они пришли, когда там уже битком набился пришедший на собрание народ. Помещение не могло вместить всех. Казаки, бабы и девки густо стояли в коридоре, на крыльце. Из жерла настежь распахнутых дверей вылетал пар, мешаясь с табачным дымом.

      Нагульнов, бледный, с запекшейся на разбитых губах кровью, шел по коридору первый. Под отчетливым шагом его похрустывала подсолнечная лузга. Казаки сдержанно посматривали на него, расступаясь. Зашептали, увидя Давыдова.

      – Это и есть Давыдов? – громко спросила девка в цветастой шальке, указывая на Давыдова носовым платком, туго набитым семечками.

      – В пальте… А сам небольшой.

      – Небольшой, а машковатый, гля, у него шеяка, как у доброго бугая! К нам для приплоду прислали, – засмеялась одна, щуря на Давыдова круглые серые глаза.

      – А он в плечах просторный, тысячник-то. Этот небось обнимет, девоньки, – беззастенчиво говорила Наталья-жалмерка, поводя подкрашенной бровью.

      Грубоватый, прокуренный голос парня язвительно сказал:

      – Нашей Наталке-давалке лишь бы в штанах.

      – Голову ему уж наклевали никак? Перевязанный…

      – Это от зубов небось…

      – Не. Титок…

      – Девки! Лапушки! И чего вы на приезжего человека гляделки вылупили? Ай у меня хуже? – немолодой, выбритый досиза казак, хохоча, обхватил длинными руками целый табун девок, прижал их к стене.

      Поднялся визг. По спине казака гулко забарабанили девичьи кулаки.

      Давыдов вспотел, пока добрался до классных дверей. Толпа пахуче дышала подсолнечным маслом семечек, луком, махрой, пшеничной отрыжкой. От девок и молодых баб наносило пряным запахом слежалых в сундуках нарядов, помадой. Глухой пчелиный гул стоял в школе. Да и сами люди шевелились черным кипящим клубом, похожим на отроившийся пчелиный рой.

      – Лихие у вас девки, – смущенно сказал Давыдов, когда взбирались на сцену.

      На сцене, сбитой из шалевок, стояли две сдвинутые ученические парты. Давыдов с Нагульновым сели. Размётнов открыл собрание. Президиум выбрали без задержки.

      – Слово о колхозе предоставляется товарищу уполномоченному райкома партии Давыдову, – голос Размётнова смолк, и, резко убывая, пошел на отлив прибойный гул разговоров.

      Давыдов встал, поправил на голове повязку. Он с полчаса говорил под конец осипшим голосом. Собрание молчало. Все ощутимей становилась духота. При тусклом свете двух ламп Давыдов видел лоснящиеся от пота лица в первых рядах, дальше все крылось полусумраком. Его ни разу не прервали, но когда он кончил и потянулся к стакану с водой, ливнем хлынули вопросы:

      – Все надо обобществлять?

      – А дома?

      – Это на время колхоз аль на вечность?

      – Что единоличникам будет?

      – Землю не отнимут у них?

      – А жрать вместе?

      Давыдов