Судьба человека. Поднятая целина (сборник). Михаил Шолохов

Преобладали бабы-соседки, казаков было мало. Когда Лапшинову, высокому клинобородому седачу, предложили покинуть дом, в толпе, сбившейся в курене, послышались шепот, тихий разговор.

      – А то чего же! Наживал, наживал, а зараз иди на курган.

      – Скушноватая песня…

      – То-то ему небось жалко! А?

      – Всякому своя боль больная.

      – Небось не нравится так-то, а как сам при старом прижиме забирал за долги у Трифонова имущество, об этом не думал.

      – Как аукнется…

      – Так ему, дьяволу, козлу бородатому, и надо! Сыпанули жару на подхвостницу!

      – Грех, бабочки, чужой беде ликовать. Она, может, своя – вот она.

      – Как то ни черт! У нас именья – одни каменья. Не подживешься дюже!

      – Летось за то, что косилку на два дня дал, слупил с меня, как с любушки, десять целковых. А это – совесть?

      Лапшинов издавна считался человеком, имеющим деньжата. Знали, что еще до войны у него было немалое состояние, так как старик не брезговал и в долг ссужать под лихой процент, и ворованное потихоньку скупать. Одно время упорные были слухи, что на базу его передерживались краденые кони. К нему временами, все больше по ночам, наведывались цыгане, лошадники-купцы. Будто бы через жилистые руки Лапшинова шли кони воровским широким трактом на Царицын, Таганрог и Урюпинскую. Хутору доподлинно было известно, что Лапшинов в старое время раза три в год возил менять в станицу бумажные екатериновки[21] на золотые империалы[22]. В 1912 году его даже пытались «подержать за кисет», однако Лапшинов – старик матерый и сильный – отбился от напавших грабителей одной чакушкой[23] и ускакал. Прихватывали его в степи и с чужими копнами – это смолоду, а под старость стал он вовсе на чужое прост: брал все, что плохо лежало. Скуп же был до того, что, бывало, поставит в церкви копеечную свечку перед образом Николы Мирликийского, чуть погорит – Лапшинов подойдет и затушит, перекрестится, сунет в карман. Так одну свечку, бывало, год становит, а тем, кто упрекал его за такую излишнюю рачительность и нерадение к богу, отвечал: «Бог умнее вас, дураков! Ему не свечка нужна, а честь. Богу незачем меня в убыток вводить. Он даже бечевой сек торгующих в церкви».

      Лапшинов спокойно встретил весть о раскулачивании. Ему нечего было бояться. Все ценное было заранее припрятано и сдано в надежные руки. Он сам помогал производить опись имущества, на свою причитавшую старуху грозно притопывал ногой, а через минуту со смирением говорил:

      – Не кричи, мать, наши страданья зачтутся господом. Он, милостивец, все зрит…

      – А он не зрит того, куда ты новый овчинный тулуп запропастил? – серьезно, в тон хозяину, спрашивал Демка.

      – Какой тулуп?

      – А в каком ты в прошлое воскресенье в церкву ходил.

      – Не было у меня нового тулупа.

      – Был и зараз где-то спасается!

      – Что ты, Дементий, перед богом говорю, – не было!

      – Бог покарает, дед! Он тебя гвозданет!

      – И вот тебе Христос, напрасно ты это… – Лапшинов крестился.

      – Грех на душу берешь! – Демка

21

Екатериновка – в царской России сторублевая денежная бумага с портретом царицы Екатерины II.

22

Империал – десятирублевая золотая монета в дореволюционной России.

23

Чакушка (чекуша) – шкворень, притыка.