Предрассветная лихорадка. Петер Гардош

в другой лагерь, под строгий надзор. – Он помахал письмом. Как вы думаете почему?

      Мой отец только пожал плечами. А Линдхольм и не ждал ответа.

      – За легкомысленное поведение. Нет, вы только послушайте:

      …Девушки принимали парней в спальных комнатах и на полянах в ближайшем лесу.

      Наступило молчание. Потом маленькая Марта спросила:

      – Это были венгерки?

      – Этого я не знаю.

      Но мой отец знал ответ.

      – То были чуждые элементы! – торжествующе вынес он приговор.

      Его голос был полон такого презрения, что Марта отложила вилку.

      – Что вы хотите сказать, Миклош?

      Мой отец оседлал своего конька. Это он обожал – порассуждать о свежем ветре социализма, который сметет старый прогнивший мир, и тому подобное.

      – Безнравственность к барышням из определенной среды приросла, будто кожа к змее, зубами не отдерешь. Они вечно дымят папиросами, щеголяют в капроне и, как выразился наш поэт, лепечут, как поверхность вод, – а глубина пуста!

      Линдхольма его точка зрения нисколько не заинтересовала.

      – Этого я не знаю. Зато я знаю пословицу: были бы крошки, а мышки будут.

      Однако отец и не думал слезать с любимого конька.

      – От этой буржуйской морали можно вылечить только одним способом.

      – Это как же?

      – Новый мир создать! Построить с фундамента!

      И с этого момента ужин свелся к зажигательным речам моего отца, к воспеванию святой троицы – Свободы, Равенства, Братства. Он даже не заметил, как подали десерт.

      К шлагбауму, установленному у входа в лагерь, автомобиль Линдхольма подъехал уже за полночь. Мой отец с довольным видом выбрался из машины и простился с главным врачом, окрыленный надеждой на скорую поездку в Экшё. Войдя в барак, он зажег свечу и, присев, изложил опьяняющий его самого план всеобщего преобразования мира, с трудом уместив его на четырех страницах письма.

      Буду рад, если Вы напишете, что Вы думаете об этих вещах. Тем более что Вы ведь тоже из средних слоев и, вероятно, смотрите на данный вопрос через классовые очки…

      Глава четвертая

      Спустя три недели Свенссон впервые разрешил Лили встать с постели. Как потерянная, бродила она по выложенным мелкой плиткой коридорам госпиталя, где горький запах лекарств смешивался с вонью свежеочищенной рыбы. Женское отделение располагалось на четвертом этаже, остальные же были заняты находившимися на излечении невеселыми шведскими солдатами.

      Свенссон также добился, чтобы ближайшее воскресенье Лили смогла провести в кругу уважаемого семейства Бьёркманов. Началось все с того, что два месяца назад, когда венгерские девушки прибыли в лагерь Смоландсстенар, к каждой из них прикрепили шведскую семью. Лили достались Бьёркманы. Свен Бьёркман, глава семьи, владел в городе небольшой писчебумажной лавкой и заслуженно слыл правоверным католиком.

      Лили попала к ним не случайно.