Что же дальше, маленький человек?. Ханс Фаллада

как он меня вором обзывал…

      – Будь вы на моем месте, Кубе…

      – Знаю-знаю. Если бы все так рассуждали, как вы, молодой человек, господа работодатели давно бы нас всех в кандалы заковали да за каждый кусок хлеба заставляли соловьем заливаться. Ну ничего, вы молодой, у вас вся жизнь впереди, еще увидите, до чего вас раболепство доведет. Полдник, и точка!

      Все уже принялись за еду. Только трое конторских мнутся в сторонке.

      – А вы можете и дальше наполнять мешки, господа хорошие, – говорит один из рабочих.

      – Или наябедничать Эмилю, – присоединяется другой. – Может, он вас за это коньяком угостит.

      – Нет, он отдаст им Мари!

      – Всем троим?

      Громовой хохот.

      – Ее и на троих хватит.

      Один запевает:

      – Кобылка Марихен…

      Остальные подхватывают. Мужчины время от времени отваживаются ущипнуть женщин, женщины визжат, и только трое конторских стоят печально и одиноко.

      – Ничем хорошим это не кончится, – говорит Пиннеберг.

      – Сил моих больше нет, – откликается Шульц. – Заделаю Мари ребенка, и поминай как звали. – Он усмехается мрачно и злорадно.

      Здоровяк Лаутербах замечает:

      – Надо его как-нибудь подстеречь ночью пьяного и в темноте отделать под орех. Это помогает!

      – Да никто из нас этого не сделает, – отвечает Пиннеберг. – Духу не хватит.

      – У тебя, может, и не хватит. А у меня еще как! – возражает Лаутербах.

      – И у меня, – подхватывает Шульц. – У меня вообще вся эта лавочка сидит в печенках.

      – Ну, так давайте что-нибудь предпримем, – предлагает Пиннеберг. – Он сегодня утром с вами никаких разговоров не заводил?

      Все трое переглядываются – испытующе, недоверчиво, смущенно.

      – Ну так я вам скажу, – заявляет Пиннеберг. – Терять все равно уже нечего… Сегодня с утра он сперва нахваливал мне свою Мари, какая она работящая, а потом сказал, что до первого числа я должен принять решение – о чем, сам не знаю, – а не то придется уволиться по собственному, ведь я моложе всех. Вот вам и Мари!

      – Со мной точно так же было. Потому что я нацист, якобы у него из-за меня неприятности.

      – И со мной – потому что я с девушками гуляю.

      Пиннеберг набирает в грудь побольше воздуха:

      – И?

      – Что «и»?

      – Что вы намереваетесь ему сказать до первого числа?

      – А что тут скажешь?

      – Ничего мы говорить не собираемся!

      – Мари кому-нибудь из вас нужна?

      – Еще чего!

      – И речи быть не может!

      – Уж лучше оказаться на улице!

      – Вот и я о том же.

      – О чем «о том же»?

      – Давайте договоримся.

      – Насчет чего?

      – Например, дадим друг другу честное слово не соглашаться на Мари.

      – Он не станет так прямо говорить, не настолько он глуп, наш Эмиль.

      – Он не может уволить нас из-за Мари.

      – Ну,