Что же дальше, маленький человек?. Ханс Фаллада

младенческих устах, в младенческих устах

      Премудрости секрет незримо заключен.

      Владеешь ты, дитя, наречьем диких птах,

      Как прежде Соломон.

      Эти стихи Овечка тоже не понимает. Но в них столько счастья! Она откидывается назад – в ее жизни стали появляться минуты, когда ощущаешь, какую полноту и богатство заключает в себе твое лоно. И она повторяет с закрытыми глазами: «Владеешь ты, дитя, наречьем диких птах, как прежде Соломон…»

      Какое же это счастье, наверное, самое большое на свете! Он должен быть счастливым, этот Малыш! Владеет он наречьем диких птах…

      – Обед! – кричит Пиннеберг из прихожей.

      Должно быть, она задремала – стала очень уставать временами. «Мой обед», – думает Овечка и медленно поднимается.

      – Ты еще не накрыла? – спрашивает он.

      – Минуточку, милый, сейчас сядем за стол, – говорит его супруга и бежит на кухню. – Прямо в кастрюле нести? Или могу в супницу перелить.

      – А что ты приготовила?

      – Гороховый суп.

      – Отлично. Неси прямо в кастрюле. А я пока накрою.

      Овечка разливает суп. На ее лице появляется испуганное выражение.

      – Боюсь, не жидковато ли… – озабоченно бормочет она.

      – Все будет в порядке, – отвечает Пиннеберг, нарезая мясо на блюдце.

      Она пробует.

      – Господи, совсем жидко! – невольно вырывается у нее. И вдогонку: – Господи, соль!

      Он тоже опускает ложку, и над столом, над тарелками, над огромной коричневой эмалированной кастрюлей встречаются их взгляды.

      – Я так старалась, чтобы было вкусно! – огорчается Овечка. – Взяла все как полагается: полфунта гороха, полфунта мяса, целый фунт костей. Должен был получиться вкусный суп!

      Поднявшись, он задумчиво помешивает суп большим эмалированным половником.

      – Шелуха местами попадается. Сколько воды ты налила, Овечка?

      – Это все из-за гороха! – сетует она. – Совсем не разбух!

      – Воды-то сколько? – повторяет Ханнес.

      – Ну, полную кастрюлю.

      – Восемь литров – на полфунта гороха. Подозреваю, Овечка, – заговорщически сообщает он, – все дело в воде. Она оказалась слишком жидкой.

      – Думаешь? – уныло отзывается она. – Неужели я налила слишком много? Восемь литров… Просто я хотела, чтобы хватило на два дня!

      – Восемь литров – думаю, это и на два дня слишком много. – Он пробует еще раз. – Нет, Овечка, ты уж прости, но это просто пустой кипяток.

      – Ах, бедный мой милый, ты, наверное, ужасно голоден? Что же делать? Давай я быстро куплю пару яиц, пожарю картошку с яичницей? Приготовить картошку с яичницей я точно сумею!

      – Давай, – соглашается он, – я сам за яйцами сбегаю. – И уходит.

      Когда Пиннеберг возвращается на кухню, глаза у нее на мокром месте – и явно не из-за лука, который она нарезала в картошку.

      – Овечка, – говорит он, – это же не трагедия!

      Она виснет у него