Что же дальше, маленький человек?. Ханс Фаллада

ошибся.

      И захлопывает дверь.

      Овечка, разумеется, полностью на стороне своего милого.

      – Ну уж нет, с какой стати?! И вообще, по-моему, это подло со стороны твоих товарищей – сделать тебя крайним. На твоем месте я бы сказала начальнику, что Шульц наврал насчет похорон.

      – Но разве так поступают с коллегами, Овечка…

      Ей стыдно.

      – Нет, конечно, не поступают, ты прав. Но самому Шульцу я бы прямо высказала, не стесняясь…

      – Выскажу, Овечка, обязательно выскажу.

      И вот они сидят вдвоем в поезде, который бежит по узкоколейке в Максфельде. Поезд набит битком, хотя из Духерова он отошел в шесть утра. Максфельде с озером Максзее и рекой Максой оказываются полным разочарованием. Шумно, многолюдно, пыльно. Из Плаца приехали толпы народу, побережье забито сотнями автомобилей и палаток, а все отдыхающие сразу кинулись в воду. О лодке и думать нечего – те немногие, что были, уже разобраны.

      Пиннеберг и Эмма – молодожены, их сердца жаждут тишины и уединения, вся эта толчея для них невыносима.

      – Пойдем куда глаза глядят, – предлагает Пиннеберг. – Здесь всюду лес, вода, горы…

      – Но куда? Вот так, без карты?

      – Все равно куда. Лишь бы подальше отсюда. Что-нибудь да найдем.

      Находят они ужасно пыльную грунтовую дорогу: «До Марцдорфа 9 км».

      – Не хочу девять километров тащиться в пыли от машин! У меня и так уже туфли ни на что не похожи.

      – Наверняка есть дорога через лес.

      Дорогу через лес они тоже находят. Поначалу она довольно широкая и народу на ней много; потом Овечка заявляет, что вон там под буками пахнет грибами, и сманивает Йоханнеса на боковую тропинку. Они движутся все глубже и глубже в чащу и внезапно выходят на луг между двумя лесистыми склонами. Взявшись за руки, карабкаются в гору, а там обнаруживается безлюдная просека, которая вьется дальше по лесу, с холма на холм, то вниз, то вверх. Не разнимая рук, супруги ступают на этот путь, и Овечка предлагает:

      – Давай что-нибудь споем.

      Они поют «Смерть из Базеля», потом «Бурляля» и «О долы широкие» (последняя из-за трудной мелодии получается плохо) и шагают все дальше и дальше, и кругом становится все глуше и глуше.

      Над головой медленно, неспешно встает солнце. Иногда морской ветер, прилетевший издалека, с самого балтийского побережья, так славно шумит в буковых кронах. Тот же самый ветер дул и в Плаце, где раньше жила Овечка, но сейчас кажется, что это было очень, очень давно. Она стала рассказывать мужу о единственном путешествии в своей жизни: девяти летних днях, которые они с подружками вчетвером провели в Верхней Баварии.

      Он тоже разговорился: пожаловался, что всегда был одинок и на дух не переносил собственную мать, которая толком о нем не заботилась – сын только мешал ей крутить романы. И работа у нее ужасная: она… да, не сразу он решился произнести это слово – барменша.

      Тут Овечка снова впала в задумчивость и почти пожалела о том, что все-таки написала