Талмуд и Топор. Михаил Гинзбург

болотных, проклятых, или тот, кто по ночам скребется, сглазил ее, порчу навел. Ты бы, милок, почитал над ней молитву какую особую… али водицей святой побрызгал… Авось, отпустит нечистый? Жалко животинку, одна она у меня кормилица осталась…

      Акива смотрел на умирающую козу, потом на выжидающее, морщинистое лицо старухи, и чувствовал, как его охватывает тихая, холодная паника. Молитву? Над козой? От болотных огней и сглаза? Он – раввин, учитель Закона, толкователь святых текстов, а не ветеринар и не знахарь-шептун! Какие тут молитвы помогут? Где взять святую воду в этой глуши? Он понятия не имел, что делать. Но и отказать этой женщине, которая приютила его, обогрела, он не мог. Да и что-то в ее простодушных словах про «скребущегося» и «серный запах» заставило его поверить – ее просьба не была просто старушечьим суеверием. Здесь действительно творилось что-то зловещее.

      – Я… я попробую, – выдавил он наконец, чувствуя себя последним самозванцем и посмешищем. – Я прочту… что смогу. Только… воды мне чистой дайте немного.

      Он подошел к больной козе, чувствуя ее горячее, прерывистое дыхание и тяжелый запах болезни. Что ж, ребе Акива, вот и твое первое испытание на новом поприще. Не хитросплетения Талмуда разбирать, а изгонять беса… из козы. С чего-то же надо начинать свой путь воина, холера ясна? Он вздохнул и начал вспоминать слова из Тегилим, которые обычно читал над больными людьми. Помогут ли они козе – ведал один лишь Всевышний. Или тот, кто скребется по ночам у старых могил.

      Глава 7

      И Акива начал. Чувствуя себя шутом гороховым, шарлатаном и богохульником в одном флаконе, он встал над больной козой, которая смотрела на него мутными, безразличными глазами, и принялся читать псалом. Какой? Да первый, что подвернулся под язык – двадцать второй, про пастыря доброго: «Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях…». Голос его дрожал, как струна арфы под грубыми пальцами, слова путались. Он понятия не имел, имеют ли эти самые злачные пажити хоть какое-то отношение к лечению паршивой козы от болотной хвори, но Злата слушала, затаив дыхание, со сложенными на тощей груди руками и выражением такого благоговейного трепета на морщинистом лице, будто перед ней был не оборванец-ребе, а сам пророк Илия.

      Акива читал дальше, запинаясь, краснея и потея, про «долину смертной тени» (что было весьма к месту, учитывая состояние козы) и про «жезл и посох», которые должны успокаивать. Он неловко поводил рукой над головой козы, пытаясь изобразить нечто вроде благословения, хотя сам ни на грош не верил в успех этого предприятия. Коза лишь тяжело, предсмертно вздохнула.

      «Ну вот, – с тоской подумал Акива, – сейчас она отбросит копыта прямо под звуки псалма, и старуха меня проклянет до седьмого колена… Или просто прибьет ухватом».

      Но тут произошло нечто странное. Воздух в вонючем хлеву, до этого тяжелый, спертый, пахнущий болезнью и навозом, вдруг как будто посвежел, очистился. Исчез тот неуловимый, но неприятный кисловатый запашок, который Акива ощущал с самого