Талмуд и Топор. Михаил Гинзбург

как к хижине Златы, привлеченный ее воплями (или просто случайно проходивший мимо в поисках дров), подошел хмурый, здоровенный мужик с топором за поясом и перевязанной грязной тряпкой щекой.

      – Слыхал я, бабка, ты тут о чудесах каких-то горланила? – пробасил он недоверчиво, смерив Акиву с ног до головы тяжелым, подозрительным взглядом. – Про святого человека? У меня вот зуб разболелся – мочи нет терпеть, хоть на стену лезь. Травы твои вонючие не помогают. Может, твой… э-э… святой человек и мне подсобит? Словом там… или чем он там коз лечит? Заплачу! Честно!

      Дровосек потряс в воздухе огромным грязным кулаком, в котором было зажато несколько мелких, потускневших монет. Акива похолодел. Он посмотрел на горящие фанатичным энтузиазмом глаза Златы, на опухшую щеку дровосека, на больную козу, которая теперь с аппетитом жевала сено в углу, и понял, что попал. Попал, как кур в ощип. Его тихая миссия по поиску ответов на проклятые вопросы только что превратилась в балаган с исцелениями и изгнаниями бесов из скотины. И что-то подсказывало ему, что зубная боль дровосека – это только начало. Цветочки. А ягодки, возможно, уже зреют где-то рядом, и та неведомая сила, что наслала хворь на козу, теперь тоже обратила на него свое недоброе, пристальное внимание…

      **Цадик (ивр.) – праведник, святой.

      Глава 8

      Акива смотрел на опухшую щеку дровосека, на его нетерпеливый, требовательный взгляд, и чувствовал, как остатки тепла от горького отвара Златы испаряются, уступая место холодному поту. Лечить зуб? Молитвой? Да он скорее согласился бы вернуться на кладбище и голыми руками душить глиняную тварь!

      – Я… я не лекарь, почтенный, – пробормотал Акива, отступая на шаг и чуть не споткнувшись о ведро с помоями. – Я учитель… книжник. Молитвы, они для души хороши, но боюсь, супротив зубной хвори… тут другое средство надобно.

      – Вот и я про то ж, бабка! – пробасил дровосек, сплюнув на земляной пол хижины с таким видом, будто давит таракана, и начисто игнорируя возмущенное шипение Златы. – Зубы от шепота не проходят, как прыщи от заговора! Тут клещи нужны добрые или стакан самогона для храбрости, а опосля – чтоб кто покрепче дернул! А ты – «святой человек, чудотворец»… Тьфу! – Он снова сплюнул, демонстрируя свое презрение ко всяким нематериальным материям.

      Звали его, как выяснилось позже, Борин, и репутация у него в окрестных лесах была соответствующая – угрюм, нелюдим, крепко пьет, но дело свое знает туго, лучший дровосек и охотник на три версты вокруг.

      – Да ты что ж это, Борин, окаянный! Гнилой твой зуб! – яростно зашипела Злата, вставая между ним и Акивой. – Да он мне Белку, кормилицу, спас! С того света вернул! Одним словом! А ты – «тьфу»! Да у тебя язык отсохнет, поганец!

      – Белку твою старую, может, и спас, не спорю, – не унимался Борин, неодобрительно оглядывая Акиву с ног до головы – его нелепую мешковатую одежду, тонкие, белые руки книжника, очки, чудом уцелевшие на носу. – Может, она просто твоего вида испугалась и от страха копыта не отбросила. А вот зуб – штука посерьезнее