Талмуд и Топор. Михаил Гинзбург

не мог физически. Дрожащей, немеющей от холода рукой он поднял кулак, чтобы постучать в грубую, сколоченную из досок дверь. Спасение или новая погибель ждала его за ней?

      Хумаш (ивр.) – Пятикнижие Моисеево (Тора).

      Зогар (ивр. Зоар – сияние) – основная и самая известная книга из многовекового наследия каббалистической литературы.

      Глава 6

      Акива занес было кулак, чтобы возвестить о своем прибытии, но тяжелая, просмоленная дверь со скрипом отворилась сама, будто поджидала. На пороге стояла старуха. Древняя, как сам Зубровский лес, сморщенная, как прошлогоднее яблоко, с копной седых, спутанных волос, торчащих во все стороны из-под темного, засаленного платка. Глаза… вот глаза у нее были на удивление живые, острые, как шило, и цепкие, как у ястреба. Они мгновенно обежали Акиву с головы до ног, оценивая его жалкое, промокшее состояние с деловитой быстротой.

      – Ох ты ж, батюшки светы! – прошамкала старуха беззубым ртом, но голос у нее оказался неожиданно бойким, скрипучим, как несмазанная телега. – Да ты никак с того света на перекладных, милок? Мокрый весь, грязь по уши, трясешься, как осиновый лист на ветру… А ну, марш в избу, пока тебя лихоманка не скрутила в бараний рог! Живо! Не стой столбом!

      Не дав Акиве и слова вымолвить, она цепко ухватила его под локоть своей костлявой, но на удивление сильной рукой и буквально втащила внутрь, захлопнув за ними дверь и задвинув тяжелый деревянный засов.

      Внутри хижина оказалась тесной, темной и донельзя заставленной всяким хламом. Воздух был густой, теплый, пах дымом, сушеными травами, кислым тестом и еще чем-то неуловимо пряным, тревожным, от чего слегка кружилась голова. С низких потолочных балок свисали пучки трав, связки лука и чеснока, какие-то мешочки из грубой ткани, мышиные хвостики и явно не птичьи лапки на веревочках. В углу жарко пылал очаг, над которым в черном чугунном котле что-то булькало, пузырилось и испускало странный зеленоватый пар. Вдоль стен стояли грубые лавки, заваленные тряпьем, глиняной посудой и инструментами непонятного назначения. Единственное крошечное оконце, затянутое бычьим пузырем, было плотно завешено драной рогожей. Уюта здесь не было и в помине, но было сухо и тепло – а для Акивы сейчас это было важнее всех благ земных.

      – Скидай с себя мокротищу, нечистым духом от тебя несет, аж в носу свербит! – властно скомандовала старуха, ткнув морщинистым пальцем в сторону лавки. – Вот, держи, переоденься пока в дедово рванье, оно хоть и штопаное-перештопаное, зато сухое. А я тебе пока отвару целебного запарю, от простуды помогает и от нежити всякой тоже. Меня Златой кличут, коли не признал сразу. Я тут одна кукую у черной воды, знахарством промышляю помаленьку, кому корешок, кому заговор…

      Акива, стуча зубами так, что, казалось, они вот-вот раскрошатся, стянул с себя насквозь промокшую одежду, чувствуя себя голым и беззащитным под острым взглядом старухи. Он быстро натянул предложенную Златой грубую холщовую рубаху и такие же штаны, которые оказались ему немилосердно велики