Руфь. Элизабет Гаскелл

раздражения и обиды, вспыхнувший на видной ему прелестной щеке швеи. Он взял со стола свечу и поднес поближе к мастерице, чтобы той лучше было видно. Она не взглянула на него, чтобы поблагодарить: побоялась, как бы джентльмен не заметил ее улыбку.

      – Простите, что так долго, мэм, – негромко проговорила Руфь, закончив работу, и поднялась. – Если не зашить мелкими стежками, ткань снова порвется.

      – Я бы предпочла танцевать в рваном платье, лишь бы не пропустить галоп, – недовольно заявила леди, встряхивая наряд, словно птичка перышки, и призывно взглянула на спутника. – Пойдемте в зал, мистер Беллингем.

      Не услышав ни слова благодарности в адрес мастерицы, джентльмен удивился, потом взял со стола оставленную кем-то камелию и обратился к своей даме.

      – Позвольте, мисс Данком, от вашего имени подарить этот цветок мастерице в знак признательности за прекрасную работу.

      – О, разумеется, – ответила самоуверенная особа.

      Руфь приняла цветок молча, ограничившись скромным кивком. Гости ушли, и она опять осталась одна, но вскоре вернулись остальные девушки, и сразу посыпались вопросы:

      – Что случилось с мисс Данком? Зачем она сюда приходила?

      – Немного порвалась отделка на платье, и я зашила, – спокойно ответила Руфь.

      – А мистер Беллингем ее сопровождал? Говорят, собирается на ней жениться. Видела его?

      – Да, – коротко ответила Руфь и погрузилась в молчание.

      Весь вечер мистер Беллингем был в прекрасном настроении, танцевал и веселился, не забывая флиртовать с мисс Данком в лучших традициях светского ухаживания, но то и дело поглядывал в сторону боковой двери, возле которой стояли ученицы модистки, и в какой-то момент заметил высокую стройную фигурку, одетую в черное платье, с пышными каштановыми волосами. Поискав взглядом камелию, мистер Беллингем начал танцевать еще веселее и живее, увидев, что белоснежный цветок светится на груди девушки.

      Когда миссис Мейсон и ее ученицы вернулись в мастерскую, на улице брезжил холодный, серый рассвет. Фонари уже погасли, но ставни магазинов и жилых домов еще не были открыты. Каждый звук отзывался неслышным днем эхом. На ступенях церкви, дрожа от холода, сидело несколько бездомных нищих с опущенными на колени или прислоненными к холодным стенам головами.

      Руфь чувствовала себя так, словно мечта развеялась и пришло время вернуться в реальную жизнь. Как же не скоро, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, удастся снова попасть в прекрасный бальный зал, услышать игру настоящего оркестра и даже просто увидеть нарядных, счастливых людей без малейшего следа заботы, тревоги, а тем более горя на лицах, как будто они принадлежали к другому миру. Приходилось ли им когда-нибудь отказывать себе в прихоти, в желании? В прямом и в переносном смысле их жизненный путь пролегал среди цветов. Для нее и ей подобных стояла холодная злая зима – для бездомных и нищих едва ли