Человеческая стая. Ольга Асташенкова

развивала их, выводила класс на диалог, хотя почти никто не отзывался. Только Поля, Даша и иногда Женя. Остальные же в этом участвовали эпизодически, если обсуждали их работу, особенно мысль, написанную не потому, что так нужно, а по искреннему желанию. Валентина Григорьевна пропускала правильные мысли, переписанные из сборника готовых сочинений, но всегда выделяла собственные соображения учеников седьмого «В». Но таковые встречались редко. И Валентина Григорьевна собирала их, как крупицы драгоценного металла, в надежде выковать из них что-то стоящее.

      – Простите, можно войти? – пролепетала Поля.

      – Она же тут была, – хмыкнул Даня, – я видел перед уроком.

      – В туалет побежала, прижало от страха, что спросят, – Лина бросила классу насмешку над Полей, словно кость. И они дружно захохотали. Загомонили.

      – Безотцовщину не научили, что все её грязные делишки надо делать на перемене! – Наташа поддержала подругу, и её шутку тоже встретил общий смех.

      – Тихо! Вот в том и дело, что вы не на перемене, – приструнила их Валентина Григорьевна. – Иди на своё место, Поля!

      Та скользнула тенью за свою парту, но ещё долго чувствовала уколы взглядов одноклассников, хотя все уже переключились на тему урока. Кто-то передал Поле листок с её сочинением. Валентина Григорьевна никогда не раздавала работы сама, как некоторые другие учителя, а пускала по рядам. Наверное, у неё был такой стиль, но вэшки считали, это потому, что она уже очень старая между партами ходить.

      Зимний дневной свет, редкий для декабря, ярким потоком лился в окна кабинета литературы, и Поля невольно щурила глаза, внезапно уставшие. Что-то их резало целый урок и никак не проходило. То ли всеобщее пренебрежение, то ли красная тройка на листочке с сочинением рядом с её фамилией.

      После звонка Поля нарочито долго складывала вещи в свой кожаный рюкзачок, чтобы никто не заподозрил, будто она специально задержалась в классе. Наконец все ушли, оставив Полю наедине с учительницей. Валентина Григорьевна сидела за столом и внимательно следила, чтобы седьмой «В» благополучно покинул кабинет.

      – Слушаю тебя, – она устремила на Полю упрямый взгляд из-под изломанной домиком тонкой брови, старательно выщипанной и подведённой карандашом. Старушка старушкой, а литераторша всегда приходила при макияже, словно выучила эту науку с молодости. Поля не нашла в себе сил выдержать её взгляд и невольно опустила глаза.

      – Почему три? – выронила она. Поля осталась стоять у своего места, сжимая в руках лист с сочинением.

      – Сядь, – Валентина Григорьевна кивнула на первую парту крайнего ряда, придвинутую вплотную к её столу, и Поля поняла, что разговор будет долгим. Она послушалась, и теперь глаза ученицы оказались прямо напротив глаз учительницы. Валентина Григорьевна, эта уже почти изжившая свой век женщина, была единственным человеком, кто выслушивал Полю. Не высмеивал за ошибки. Ей, этой ссохшейся старости, словно уже не хотелось