Хайо, адотворец. Мина Икемото Гош

но вдруг вспомнила, что у него нет век.

      Мертвое тело не знает, открыты у него глаза или закрыты, но это было так неправильно. Хайо оглянулась, ничего не нашла и потому полезла в висящую на поясе сумку и вытащила единственное, что подошло бы в данной ситуации.

      Мансаку оцепенел, уставившись на кусок желтого шелка цвета дикой розы:

      – Это же…

      – Да, это кусок маминого ритуального хаори. – Хайо виновато отвела взгляд. – Я знаю, что она ужасно к тебе относилась. Прости, что не сдержалась и забрала.

      Он взял ее за руку:

      – Я слышу только, что ты порезала накидку Хатцу на тряпки. Давай. Пусть пойдет на пользу.

      Хайо накрыла глаза Дзуна шелковым отрезом и завязала концы. Самую неприглядную часть проклятия удалось закрыть. Оно выглядело отвратительно; после подобного зрелища люди часто забывают личность и запоминают только ее смерть. Этого никто не заслуживает. Человек должен значить больше, чем обстоятельства собственной смерти.

      Она подняла голову, ощутив на себе пристальные взгляды. Зрители. На ступенях театра снова появилась та пожилая дама, а с ней кто-то еще с замотанным шарфом лицом.

      – Беру назад все гадости, что я говорил об адотворческой эн. – Мансаку уложил украшенную цветком руку Дзуна ему на грудь. – Она привела нас к Дзуну, а его – к нам. Я люблю эн. Я ее новый адепт.

      Хайо стряхнула соль с коленей:

      – На этом все.

      Мансаку в последний раз коснулся рук Дзуна, поклонился, потом встал. Несколько новых зевак попятились, отводя глаза.

      – Что? – уставился на них Мансаку. – Боитесь подхватить от нас его проклятие?

      – Говорят, такое возможно, – ответил кто-то. – Дурная эн. Метка смерти.

      – Значит, дурная эн и метка смерти, да? Получается, если я к вам сейчас вот так… – Мансаку с поднятыми руками двинулся на зрителей, но вдруг остановился и задрал голову.

      Вместе с Хайо он заслонил тело Дзуна: прямо на них летела безголовая лошадь. Она врезалась в мост, полыхнув синим огнем из обрубка шеи с такой силой, что всадника выбросило из седла.

      Взорвалась пыль.

      Вскрытые водородные жилы моста зашипели, резко отключенные автоматикой.

      Тодомэгава, бог-проклятолог, цепляясь скрюченными пальцами, выбрался из дыры в дощатом настиле, кашляя сияющей жижей, похожей на расплавленный металл. Его темно-фиолетовая форма покрылась пылью и стала сиреневой.

      Безголовая лошадь топала по обломкам досок и фыркала.

      Тодомэгава заметил Хайо и Мансаку и вытаращился:

      – Вы!

      – Рады встрече. Ничего не сломал? – деловито поинтересовался Мансаку. – Шикарное сальто.

      – Жаль, что ты раньше сюда не добрался, – пробурчала Хайо.

      – Как смог, так и прибыл! – Резкий голос бога эхом зазвенел между башнями. На шее Хайо зашевелились волоски. В глазах Тодомэгавы запрыгало серебристое пламя. – А теперь убирайтесь от тела! Быстро!

      – Ладно, ладно, не кипятись.

      Мансаку