Хайо, адотворец. Мина Икемото Гош

на голове газета.

      Некоторые прохожие бросали на него быстрые взгляды и спешили дальше, но некоторые даже не смотрели. Они обходили дергающегося на досках человека, словно его окружала стеклянная стена, едва посмотрев на него, избегая зрительного контакта.

      Эн. Эту связь можно установить, даже коротко соприкоснувшись взглядами. Люди избегали такой эн – и возможных неприятностей, которые она могла принести. Хайо протиснулась мимо Мансаку к лежащему человеку. Всмотрелась в его пламя жизни.

      Пламя потухало, фитиль свечи рассыпа́лся, перламутровый воск длинными волнистыми лентами разлетался в стороны. Хайо знала этот образ. Той зимой, когда демоница посеяла в ее деревне хитоденаши, она видела, как ветер проклятия может согнуть и искорежить свечу жизни.

      Однако на этом человеке лежало другое проклятие. Не хитоденаши. Нечто менее глубокое – и совершенно не заинтересованное в том, чтобы он был жив.

      Пламя его жизни гасло. Фитиль истощился и не мог больше гореть.

      Она перевернула мужчину, уложила его голову себе на колени.

      – Ах… а… – Слабые звуки, доносящиеся из-под бумаги, заставили ее волосы встать дыбом. Этот человек не вырезал прорезей для глаз – только слегка надорвал газету, сделав узкие щели. Он дышал с высоким присвистом и каким-то кожистым скрипом.

      Хайо коснулась газеты:

      – Я сниму.

      Человек схватил ее за запястье, сдерживая порыв, и Хайо вдруг показалось, что восточный ветер задул ее собственную свечу.

      Между большим и указательным пальцами лежащего виднелся бледный шрам. Несуразный извилистый цветок, вырезанный Мансаку, – потому что Дзун поспорил, что острие невидимой косы Мансаку не способно достать его с расстояния в два кэн, а Мансаку был вдребезги пьян и принял вызов.

      Хайо сама перевязывала эту руку.

      Она наблюдала за жизнью мальчика с Оногоро целую зиму, и теперь эта жизнь, яркая и теплая, угасала у нее в объятиях.

      – Дзун-сан? – позвала она. Мансаку застыл, но не обернулся. Он стоял на месте, закрывая Хайо и Дзуна от взглядов немногочисленных любопытных прохожих. – Дзун-сан, это Хайо из Коура. Узнаешь меня?

      Дзун приподнял голову, чтобы посмотреть на нее. Из-под газеты раздался жуткий сухой хруст.

      – Мансаку, помоги снять!

      Мансаку нагнулся и коснулся пальцем газетного колпака. Бумага вдруг рассыпалась, взорвавшись бумажной метелью, тут же унесенной ветром. Мансаку, поперхнувшись, сел на землю, и тут из-под газеты показались растрепанные волосы Дзуна, а потом его лицо…

      Это лицо было сморщенным и серо-бурым. Кожа облепила череп. Губы, вытянутые в тонкую белесую полоску, приоткрывали мертвые десны. Глаза покрылись коркой засохшего гноя. По щекам бежали белые полоски соляных кристаллов, в глазницах лежала густая слизь. Такие же кристаллы сверкали в волосах.

      Солевые следы совпадали с цветными полосами проклятия на стеллароидных снимках. Слезы. Из глаз Дзуна ушла вся вода,