Белоносочники. Посвящается Витьке Джексону. Бахтик Аширов

серые, но с внутренним огнём. На руке – неуловимый след татуировки, которую делают "на дембель". После срочной службы в погранвойсках он поступил в универ на вечерку, а днём работал с нами на стройке. Бывалый. В голосе – хрипотца, в движениях – экономия силы.

      Он отложил вилку, посмотрел прямо на главного, не мигая.

      – Печенье бери, если так хочется. Мы не жадные. Только рот не переполни, а то можешь не проглотить.

      – Ты кто такой, чтобы тут базар фильтровать? – прищурился главный.

      – Тот, кто не даст в рот лезть без мыла, – ответил Тимур ровно, даже с вежливым кивком. – Я тебя понял, а ты меня – пойми.

      Один из сопровождающих шагнул чуть ближе, но в тот же момент два других студента – оба служившие, один в ВДВ, другой в сапёрах – напряглись. Один сжал пластиковую ложку, и та хрустнула. Другой поправил куртку, как бы невзначай обнажив наколотый на запястье «ВДВ-шный» крест.

      – У нас тут строится не только объект, но и нервы. Так что провоцировать – это опасный спорт, – сказал сапёр с северным акцентом.

      – А у нас чай остыл. Может, вернётесь к своим и согреетесь общением? – добавил ВДВ-шник, глядя уже не в глаза, а чуть ниже – туда, где начинается живот. Мол, если что – бить будем туда.

      Главный молчал. Секунду. Другую. Потом усмехнулся, но уже без прежнего вызова.

      – Ладно, артисты. Живите, как знаете. Только помните – жизнь длинная, а столовая одна.

      Он встал, хлопнул себя по штанине, и троица ушла, не торопясь, но уже не с прежней бравадой. Как будто отметили – «эти не боятся».

      Объект строился – тяжело, будто сам бетон не хотел ложиться. И дни начали сливаться в одну пыльную, серую массу. Один похож на другой: подъём, спецовка, стройка, обед в полевой столовой, перекур, крики бригадира, запах бетона и сварки. Иногда – короткие словесные стычки с ребятами Абдулло ака. Пара реплик, пара взглядів исподлобья – и снова затишье.

      Я уже две недели как не мог попасть на репетицию. Работа до позна, объект за городом, автобусы редко, усталость – как мешок с цементом на спине. Душа ныла, требовала сцены, ритма, огней. А получала лишь ржавые леса и крики “Давай-давай!” поверх грохота арматуры.

      Но иногда, если не вырубался сразу после смены – ехал в город. Не домой. Меня тянуло в другой, странный "дом" – двор многоэтажки, где жила Иришка Джексон. Этот двор не был уютным – скорее, человейник 97 й серии: облупленные стены, битые окна подъездов, запах подъездной вони и запах дешевого лосьона поверх пота. Асфальт с заплатами, выгоревшая трава, качели на цепях, которые давно пели ржавым голосом. Но там – была жизнь.

      Иришка – яркая, громкая, с голосом, как из дешёвой колонки: чуть хриплый, но с ритмом. Её двор собирал таких же, как она – Серёгу, двигающего под Майкла с остервенением проповедника, пару танцоров, которые учились по кассетам, и ещё кого-то – тени, стоящие поодаль, но втянутые в атмосферу.

      Я влился быстро. Мы сидели на бетонных бордюрах, крутили кассеты, повторяли движения. Где-то рядом пили пиво и курили местные, в окнах горели телевизоры,