О тиграх. Ная Йежек

большая открытая антресоль, вплотную забитая всяческим барахлом. Над маленькой кухонькой сушились пахучие травы; на полках стояли разномастные бутыльки, часть из которых, очевидно, и была теми самыми настойками, что так приглянулись гному.

      Старик ненадолго оставил меня одну, чтобы вернуться назад с дымящейся кружкой чая, и, повозившись в ящиках, достал из закромов красивый, однако давно зачерствевший пряник.

      – Лежит с Рождества, – улыбнулся он, – но ещë съедобный! – И я заметила, что в верхней челюсти у него не хватает парочки передних зубов, что делало его улыбку немного похожей на кроличью. – Нужно только хорошенько его размочить…

      Не знаю, так ли вкусно было его угощение, или на мне сказался продолжительный голод, но, раз макнув пряник в чашку, я набросилась на него с таким небывалым рвением, словно на тарелке передо мной лежало самое изысканное на свете пирожное!

      Старик тем временем стянул с меня ботинок и гольф и взялся осматривать мою ногу. На лодыжке красовался большой синяк, уже успевший приобрести по краям желтоватый оттенок, нога опухла. Но это обстоятельство, казалось, совсем не смущало моего нового знакомца. Он крутил и вертел стопу, заставляя меня попискивать от боли прямо через набитый пряником рот, и приговаривал:

      – Ничего, ничего… через пару недель пройдëт! Лучше уж хромать, чем потонуть, правду я говорю?!

      Я плохо понимала, как могла потонуть посреди Люцерны… разве только решив искупаться в столичной реке?.. Но Апсэль говорил так весело, что я, не задумываясь, кивала и улыбалась ему в ответ. Несмотря на свою беззубость, он был весьма обаятельным человеком… Однако это его обаяние никоим образом не походило на гипнотические ужимки Августа Фурнье; оно казалось простым и крайне душевным: мне сразу стало ясно, что старик не обидит и мухи – не то что потерянного ребëнка.

      – Ты только поменьше двигайся, девочка… Как, кстати, тебя зовут?

      – Софи.

      – Мх-м… Софи значит… – Он ненадолго отошëл к своей кухоньке, взял с полки одну из десятков баночек и, уже возвращаясь, представился: – Я Апсэль! Вроде как местный ветеринар… Расскажи-ка мне, Софи, давно ты живёшь на улице?

      Странно, но меня возмутила его уверенность.

      – Я живу не на улице – на вокзале!

      – Далеко же тебя занесло. До вокзала здесь топать и топать.

      Пришлось повиниться:

      – Я приехала зайцем…

      Мне казалось, он отругает меня за этот поступок, но Апсэль только коротко хохотнул.

      Опустившись на корточки, он смазал мою ногу мазью из той самой баночки и тут же принялся бинтовать ступню, продолжая свои расспросы:

      – И давно ты живёшь на вокзале?

      – Три дня… Ой, нет, постойте! Уже четыре!

      Ветеринар ненадолго замер.

      – Ты с поезда, да?..

      Я молча закивала, и он нахмурился. Лицо его потемнело, как если бы я призналась, что состав, который довëз меня до Люцерны, по пути переехал кого-то из его знакомых колëсами.

      Вероятно, – подумалось мне, – старик решил, что я и на поезде