Дневник макарухи. Стася Берг

который колебался между “я люблю тебя” и “я сейчас рыдать”.

      Он подошёл к столу.

      Посмотрел на орарь. Потом – на меня.

      И тихо сказал:

      – Ты гладила его с паром?..

      – Он тогда ровнее.

      – Он тогда не живёт, Анаит. Это как свечу тушить феном.

      Мы оба замолчали.

      Я хотела сказать что-то вроде: “Это всё утюг!”

      Но вместо этого просто села на край кровати и уткнулась в ладони.

      – Прости… я хотела как лучше.

      – Я знаю, – мягко сказал он. – Это и пугает.

      Кот запрыгнул на стол. Понюхал орарь. Мяукнул.

      Как будто говорит: “Вот поэтому я ничего не глажу.”

      Вардан взял чашки. Налил кофе. Принёс одну мне.

      Сели. Пили. Я – в слезах. Он – в молчании. Кот – в ожидании драмы.

      – Знаешь, – наконец сказал он, – я мог бы тебя отругать.

      – Но не хочешь?

      – Не могу.

      – Почему?

      – Потому что это было очень… ты. Ты же хочешь, чтобы всё было идеально. Даже если надо жечь.

      Потом он вытер мою слезу.

      Снял с моей головы платок, встряхнул, снова завязал – чуть кривовато, но с любовью.

      – В следующий раз, – сказал он, – просто повесь его на плечо. Как есть. Он служит и мятым. Главное – не сожжённым.

      Старый орарь я не выбросила.

      Я аккуратно сложила его и убрала в ящик рядом с письмами и старым рецептом от бабушки.

      Он больше не пойдёт в храм. Но он будет здесь.

      Как память.

      Как маленький напоминатель:

      если вещь была сделана с любовью – она ещё сослужит.

      Хотя бы – напоминанием.

      Через день я снова наткнулась на этот ящик, когда искала свечи.

      Рука сама потянулась, развернула ткань.

      Пятно всё ещё было. Чёрное, плотное, как упрёк.

      Но рядом с ним я заметила – крохотный стежок. Наверное, бабушка когда-то зашивала край.

      Я села на пол, прямо на холодные плитки, и подумала:

      сколько мы зашиваем в этой жизни.

      Молча.

      Тонко.

      Без бахвальства.

      Просто берём иглу и штопаем – отношения, нервы, веру в себя.

      Позже в тот же вечер мы с Варданом раскладывали бельё.

      Он держал простыню за один край, я – за другой.

      – Помнишь, как ты первый раз сам гладил? – спросила я, вытягивая угол.

      Он засмеялся.

      – Как можно забыть? Я тогда прогладил себе подрясник вместе с рукавом от пижамы.

      – Ты его даже не снял.

      – Я думал – быстро.

      – И чуть не поджёг кухню.

      – Не “почти”. Там реально загорелось полотенце.

      Мы смеялись. И смеялись не над ошибками.

      А над тем, что жизнь продолжается даже после запаха гари.

      Наутро я проснулась раньше обычного.

      Тонкий свет только пробирался в окна. Вардан ещё спал.

      Кот потянулся, спрыгнул с кровати и сел в дверях, как немой страж.

      Я снова открыла ящик с орарем. Вынула.

      Поднесла