Старый Молот. Арсений Станиславович Булгаков

совладать с ним.

      – Например, насытиться.

      – Ага, а вот что делать с таким грехом, который рушит любое желание шевелиться? Грех, который разрушает любое стремление и любое желание.

      – Грех нашего поколения. И думаешь, нет ничего, что с ним бы совладало? Может быть, счастье? Любовь?

      – Любовь – субъективная абстракция. Кажется, подумаешь об этом более сконцентрировано, и вот уже ничего и не любишь. А счастье? Не смеши меня, все знают, счастья нет – есть лишь покой и воля. А когда ты в унынии, тебе не хочется покоя, и у тебя нет воли.

      – Чушь какая-то! Всё тебе не то. По мне так любовь – субъективная абстракция только тогда, когда кое-кто расстался на днях с подружкой. А до сего всё с любовью было в порядке, и уныния не бывало. И из нас двоих именно мне перестало цитировать Поэта, – саркастично подмигнул Кассий, театрально поправив свои кудрявые волосы.

      – И то верно. В любом случае, у меня есть и другие грехи, и немало. Один порождает другой, подпитывая друг друга.

      – В целом, вероятно, ты не далёк от истины. Что есть тщеславие, как не гордость за то, что ты удовлетворяешь похоть и чревоугодие чаще и лучше других? Что есть алчность и зависть, как не обида от того, что ты удовлетворяешь похоть и чревоугодие меньше других? А лень и гнев – разочарование в возможности достигнуть этого. И что есть уныние, как не отчаяние, вызванное пониманием примитивных сил, что движут тобой в жизни?

      Усмехнувшись, он ответил:

      – Да уж, выбрать научную специальность в качестве места работы – это твоя проблема, которая стала проблемой других.

      – Брось, Брут, кто бы говорил! Ты вообще ватакат, словно перекати-поле, и нигде не задерживаешься. Даже интересно, где ты окажешься через пару лет.

      – Мне кажется, кто-то просто кидает кости, выбирая мою судьбу.

      – А мне кажется, тебе надо сменить пластинку. Не ты первый попал в отчаяние, и не ты последний. Смирись, переживи это, переосмысли это и иди дальше.

      – Дальше куда?

      – Куда подальше от того, где ты сейчас.

      Брут засматривался через заледеневшее окно на хмурый город. Большинство окон жилых домов были черны, как сама ночь, их хозяева мирно спали. И только на одном из сотен окон ярко горел свет, слабо рассеивая тьму. Брут блаженно закрыл глаза, представляя себя мотылём, который стремглав мчится на этот свет. Подлетая ближе, он уже видит устоявшийся быт: пар от горячей пищи, сготовленной надежной супругой, тучного, но с добрыми чертами лицом вождя патриархальной ячейки, восседавшего словно на троне на крепком деревянном стуле. Домашние животные – кошки и собаки – игриво путаются под ногами домочадцев. Муж с женой, словно акробаты, перекидываются теплыми, но бессмысленными фразами, а дети то вбегают на кухню, повторяя за животными, то прыгают на тяжелые и крепкие руки отца и нежные, ласковые к матери, то снова убегают. Вот Брутто-мотылёк уже долетает до окна, он хочет внутрь, чтобы лучи тепла согрели и его, но ставни закрыты, а стекло покрылось слоем инея.