Оборотень. Михаил Исаакович Ханин

корм задай,– крикнула ему вдогонку Клава.

      Хоть Клава и обещала кое-кому расквасить морду, но слухи о том, что ее дочь оборотень, подогреваемые Вовкиными выдумками, расползались по всей деревне. У Любки не стало подруг, а парни боялись к ней приближаться, помня о судьбе Коськи. С ней никто не дружил и даже никто не разговаривал. Ей без спора уступали место в школе и в сельском клубе, когда она иногда приходила в кино. Но рядом с ней сразу же оказывались пустые места. Все, кроме Ларисы да бабы Лукерьи, боялись садиться рядом с ней.

      –За что они меня так ненавидят?– умоляющим тоном, спрашивала Любка пожилую женщину,– что я им сделала?

      –Не обращай внимания, девонька,– успокаивала ее Лукерья Никитична,– на каждый роток не набросишь платок. Закончишь десятилетку и уезжай отсюда туда, где тебя никто не знает.

      Девочка доверчиво прижималась к плечу старухи и тихонько всхлипывала.

      –Поплачь, поплачь, Любонька,– гладя ее по плохо вымытым волосам, шептала Лукерья,– слезы завсегда помогают. Они горечь из души вымывают, и злость притупляется.

      Каждый день после последнего урока Любка, схватив старый клеенчатый портфель с учебниками, бежал на ферму.

      –Мне здесь только малолеток не хватало,– сердилась Лариса,– говорила Клавке, отдай мне девочку. Нет. Как собака на сене. Ни себе, ни людям. Носится со своим Вовкой, как с писаной торбой, а девку уже совсем загнала, хуже, чем падчерицу в сказках.

      Она старалась облегчить Любкину работу, но одна две нормы Лариса выполнить не могла, и львиная доля работы сваливалась на неокрепшие детские плечи. Любка старалась изо всех сил, но таскать на вилах огромные копна сена девочка не могла.

      –Неужели нельзя сюда тачку поставить?– спросила она Ларису.

      –Можно и рельс к потолку подвесить,– усмехнулась та,– да только тогда потолок обрушится. А как ты здесь по этой жиже будешь тачку толкать? Тут в резиновых сапогах то не пройти. Вот и таскаем сено на себе копнами. Хорошо хоть воду провели, а то раньше ведрами таскали. Ты не набирай на вилы слишком много, а то надорвешься.

      –Так ведь тогда не успею всех коров накормить,– печально возразила ей Любка, -бригадир матери пожалуется, а она на меня орать будет.

      –Совсем Клавка с ума сошла,– вздохнула Лариса,– ненависть на тебе за твоего беспутного папашу вымещает.

      Любка, молча, с пониманием кивнула головой, воткнула вилы в стог сена, стоявший во дворе. С трудом подняла над собой и, пошатываясь, вошла в скотный двор. Корова в ближайшем стойле потянулась к ней и негромко замычала.

      –Я тебе уже давала,– прикрикнула не нее Любка,– ишь ненасытная! Холера на тебя!

      –Она не виновата, что тебе тяжело,– урезонила ее Лариса, шедшая сзади с огромной копной сена над головой,– животное чувствует, когда его не любят и молока даст меньше.

      –И черт с ними, меня почему-то никто не жалеет,– в сердцах выкрикнула Любка,– по мне, так пусть вообще молока не дают, перерезать всех нафиг, и больше не надо будет здесь чертоломить.

      Она поскользнулась и с трудом удержалась на ногах,