Дженни Герхардт. Теодор Драйзер

у нее в голове.

      – Не найдется ли здесь джентльмена, который позволит мне стирать для него? Я была бы чрезвычайно признательна.

      В ее взгляде портье вновь увидел чрезвычайную нужду.

      – Может статься, – ответил он, уже подумав про сенатора Брандера или Маршалла Хопкинса. Оба были щедрого характера, склонны к благотворительности и оказались бы только рады прийти на помощь бедной женщине. – Поднимайтесь-ка наверх и спросите сенатора Брандера. Он в двадцать втором. – Портье записал номер комнаты на карточке. – Поднимайтесь к нему и скажите, что это я вас направил.

      Миссис Герхардт приняла карточку у него из рук, трепеща от благодарности. Она не могла выговорить ни слова, но за нее все сказали ее глаза.

      – Не стоит благодарности, – сказал верно понявший ее чувства портье. – Идите к нему прямо сейчас. Он должен быть у себя.

      Миссис Герхардт, с трудом преодолевая робость, постучала в дверь номера двадцать два. Дженни молча стояла рядом.

      Дверь отворилась почти сразу же; за ней, на фоне ярко освещенной комнаты, стоял сенатор. Одет он был столь же безупречно, что и раньше, но сейчас, в вычурном халате, выглядел моложе.

      – Итак, мадам, – произнес он, узнав обеих женщин, которых уже видел на лестнице, и в первую очередь дочь, – чем могу служить?

      Мать, неуверенность которой от этого обращения лишь усилилась, замялась и наконец ответила:

      – Мы только хотели узнать, не найдется ли у вас что-нибудь в стирку?

      – В стирку, – повторил он за ней необычно раскатистым голосом. – В стирку? Проходите-ка, сейчас поглядим.

      С изяществом отступив в сторону, сенатор жестом пригласил их пройти и закрыл за ними дверь. В номере было столько свидетельств роскоши и комфорта, что женщины замерли в замешательстве, а он повторил еще раз:

      – Сейчас поглядим.

      Миссис Герхардт почти не отрывала взгляда от выразительного лица и прически сенатора, а Дженни тем временем рассматривала комнату. Каминную полку и шифоньер украшало такое количество безделушек, на вид весьма ценных, какого ей прежде видеть не доводилось. Кресло сенатора и лампа с зеленым абажуром, шикарные плотные ковры на полу и прочие признаки мужского комфорта казались ей воплощением идеала.

      Женщины так и стояли на месте, а он двинулся в угол комнаты, но потом, развернувшись, предложил:

      – Присаживайтесь, тут как раз найдется для вас пара стульев.

      Мать и дочь, все еще в плену благоговения, сочли, что вежливей будет отказаться.

      Сенатор исчез внутри большого чулана, затем появился вновь и, настояв, чтобы они сели, спросил, окинув взглядом миссис Герхардт и улыбнувшись Дженни:

      – Это ваша дочь?

      – Да, сэр, – отозвалась мать. – Старшенькая.

      – В самом деле?

      Сенатор повернулся к ним спиной. Открыв ящик комода, он принялся копаться внутри и извлекать разные предметы одежды, попутно задавая целый ряд вопросов:

      – А муж ваш жив? Как его зовут? Где вы живете?

      На все это миссис Герхардт