Дженни Герхардт. Теодор Драйзер

ей самой силы. В некотором смысле Дженни стала магнитом, а он – куском металла, но ни тот, ни другая этого не понимали.

      – Что ж, – произнес сенатор после секундной паузы, – прискорбно слышать такое.

      Сказано было совершенно разговорным тоном. Он не испытывал даже одной сотой тех чувств, которые все это вызывало в Дженни. Та словно бы увидела перед собой мать с отцом в состоянии напряжения и тревоги, которые они сейчас переживали. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы промолчать в ответ, не давая волю эмоциям, затаившимся внутри нее столь близко к поверхности. Сенатор, впрочем, это заметил. Коснувшись рукой подбородка, он добавил в непринужденной манере, как это свойственно юристам:

      – Ну, теперь-то ей, само собой, лучше. Сколько лет вашему отцу?

      – Пятьдесят семь, – был ответ.

      – А он как, выздоравливает?

      – Да, сэр. Уже поднялся на ноги, только выходить из дома ему пока что нельзя.

      – Кажется, ваша матушка говорила, что он стеклодув?

      – Да, сэр.

      Брандеру было прекрасно известно, что эта местная отрасль индустрии в настоящее время пребывает в депрессии. Это даже сделалось одной из тем последней избирательной кампании. Похоже, дела у них и вправду плохи.

      – А что другие дети? Все ходят в школу? – спросил сенатор.

      – Ну да, сэр, конечно, – ответила Дженни, слегка запнувшись. Ей было очень стыдно признать, что сестре пришлось бросить учебу по причине отсутствия обуви. Но и лгать оказалось неприятно.

      Сенатор еще какое-то время поразглядывал Дженни, потом, осознав, что у него нет достойной причины и далее ее задерживать, встал и подошел к девушке. Достав из кармана тоненькую стопку купюр, он отделил одну и протянул ей.

      – Возьмите и передайте матушке, что я разрешаю ей использовать эту сумму по своему усмотрению.

      Дженни приняла деньги со смешанными чувствами, даже не рассмотрев номинала купюры. Рядом с ней стоял важный человек, роскошь его номера кружила голову, и Дженни едва осознавала, что делает.

      – Спасибо, – сказала она, после чего добавила: – А в какой день лучше приходить за стиркой?

      – Ах да, – ответил он, – в понедельник. Вечером по понедельникам.

      Она вышла, а он в задумчивости затворил за ней дверь. Сенатор чувствовал к этим людям необычный интерес. Бедность в сочетании с красотой определенно произвели на него эффект. Усевшись в кресло, он предался приятным раздумьям, вызванным ее приходом. Отчего бы ему не помочь этим людям? Отчего бы поближе не познакомиться с обладательницей такой очаровательной головки?

      В этих раздумьях Брандер провел сначала четверть часа, потом половину, потом еще и еще. Сенатор мысленно видел перед собой низенький домик, свой собственный безрадостный номер и милую девушку, несущую ему связку белья сквозь тьму мрачного ноябрьского вечера.

      – Надо бы разузнать, где они живут, – решил он наконец и, очнувшись от мыслей, поднялся на ноги.

      В последующие недели Дженни регулярно заходила к нему забрать одежду. По понедельникам,