Пять женщин, предавшихся любви. Ихара Сайкаку

водой, чтобы подсматривать потихоньку.

      Когда с заходом солнца отошли ко сну, и тут изголовья всех четверых оказались рядом.

      Кюсити, не вставая с постели, протягивает руку и наклоняет глиняный светильник так, чтобы огонек скорее погас; однако бондарь поднимает ставню на окне: «Вот ведь осень, а что за жара!» – и яркий свет полной луны обливает фигуры лежащих.

      Стоит О-Сэн притворно захрапеть, как Кюсити придвигается к ней справа. Но бондарь и этого не пропустит и сразу принимается отбивать веером такт, декламируя монолог одного из братьев Сога: «Любовь хитра! И каждый человек…»

      Наконец О-Сэн открыла глаза и завела с бабкой ночную беседу:

      – Ничего нет ужаснее на свете, чем рожать детей. Давно я об этом думаю и, как только кончится срок моей службы, пойду в послушницы при храме Фудо, что в Китано. Решила стать монахиней…

      А бабка, слушая ее, отвечала в полудремоте:

      – Пожалуй, это и лучше… ведь в нашей жизни всегда не то сбывается, чего человеку желается!

      Тут бабка посмотрела кругом себя и видит, что Кюсити, который вечером улегся с западной стороны, теперь оказался головой к югу. Во время богомолья – и такое безобразие!

      А бондарь – ну просто смех! – всего припас: и гвоздичного масла в раковине, и ханагами, хоть и лежит с лицом невинным, как у младенца.

      Так всю ночь напролет они ставили друг другу рогатки в любви, а на следующий день подрядили лошадь от Осакаяма до Оцу и уселись на нее все вчетвером. Ни дать ни взять едет бог – хранитель трех сокровищ Самбокодзин. Со стороны смешно было смотреть, но когда люди не выспались и вдобавок едут не просто так, а с определенной целью, им не до того, как на них посмотрят да что скажут!

      Бондарь и Кюсити усадили О-Сэн между собой. Только Кюсити пожмет пальчик на ноге у О-Сэн, бондарь в свою очередь тронет ее за бочок – так, тайком да тишком, заигрывают с ней.

      Никто из них не думал по-настоящему о поклонении богам, они не побывали ни в Найгу, ни в Ними, заглянули только в Гэгу, совершили для вида церемонию очищения, купили сколько полагается амулетов и, ни на минуту не спуская глаз друг с друга, без особых происшествий возвратились в Киото.

      Едва прибыли в гостиницу, облюбованную Кюсити, как бондарь, прикинув в уме, сколько ему пришлось выложить за других, поблагодарил «за заботы и хлопоты» и расстался с компанией.

      Тогда Кюсити решил, что теперь-то уж он полный обладатель О-Сэн, и принялся выискивать и подносить ей различные сувениры.

      Чтобы скоротать время до вечера, он отправился навестить приятеля, жившего у проезда Карасумару, а тем временем бабка и О-Сэн поспешно покинули гостиницу – будто бы поклониться богине Киёмидзу-сама.

      На улице Гионмати, у лавки поставщика бэнто, к бамбуковой шторе была прикреплена бумажка с иероглифами «нома» и «нокогири», которые означают, как известно, «бурав» и «пила».

      Едва О-Сэн вошла и поднялась в мезонин, как навстречу ей бондарь. Тут они, по обычаю, обменялись чарками в знак сговора на будущее, а потом бабка спустилась вниз и принялась за чай, да так,