8. Андрей Моисеенко

«Хватит на хлеб. Если повезёт». Но ноги не слушались, будто приросли к тротуару.

      ***

      День тянулся, как жвачка под ботинком. Люди проходили мимо, бросая взгляды-пули: одни – с брезгливостью, другие – с виноватой поспешностью. Молодая мать оттянула ребёнка за руку:

      – Не смотри, там грязный!

      Он хрипло засмеялся. Грязь была не снаружи – она въелась в кожу, в лёгкие, в мозг. В кармане нащупал смятую фотографию: женщина с ребёнком, лица стёрты временем. «Его семья? Или чужая?»

      К вечеру в банке накопилось шестьдесят семь рублей. Хватит на полбуханки и пачку самого дешёвого чая. Он попытался встать, но колени подкосились. Тело гудело, как разбитый трансформатор.

      ***

      В сумерках у теплотрассы появился он – мужчина в плаще. Лицо скрывал шарф, но кулон на шее выдавал его: песочные часы, ржавые, с потрескавшимся стеклом. Песок внутри не двигался.

      – Нравится? – спросил мужчина, кивая на жестяную банку. – Ты мог бы быть королём. Или мусором. Но ты выбираешь это.

      – Я не выбирал… – голос рассыпался в кашель.

      – Ты выбираешь каждый раз, – мужчина присел на корточки, и плащ запах гарью. – Бежать. Прятаться. Или смириться.

      Он протянул руку, и кулон замерцал. Песок дрогнул, потек вниз. Вдруг в памяти всплыли лица: рыбака, рабочего, учительницы… Все они смотрели на него с упрёком.

      – Зачем вы показываете мне это?

      – Чтобы ты понял: конвейер – не на заводе. Он – здесь, – мужчина ткнул пальцем ему в грудь. – Ты собираешь монеты, как раньше упаковывал коробки. И так будет всегда.

      ***

      Ночью он заснул под мостом, прижимая к животу краденую булку. Во сне снова увидел мужчину в плаще – тот стоял над ним, пересыпая песок из кулона в его банку. Песок превращался в монеты. Монеты превращались в шестерёнки, ржавые и острые.

      Глава 12: Пятница. «Сдвиг».

      Солнце ещё не взошло, но город уже начал шевелиться. Гул моторов, скрип тормозов, крики птиц – всё это пробивалось сквозь рёв крови в висках. Он открыл глаза, и первое, что ощутил, – холод металла, впившегося в ладонь. Шестерёнка. Ржавая, с обломанным зубцом, но всё ещё цепкая. Сжал её, пока острые края не вонзились в кожу. Боль была ясной, почти успокаивающей. «Хоть что-то настоящее».

      Под мостом пахло мочой и прелыми листьями. Он поднялся, костяшки рук побелели от напряжения. Спина гудела, будто её переехал грузовик. Шагнул вперёд, спотыкаясь о пустые бутылки. Каждая кость кричала: «Ляг. Сдайся». Но шестерёнка в кармане тянула вверх, как якорь.

      У реки, где вода маслянисто поблёскивала под мостом, он остановился. Нагнулся, зачерпнул ладонью жидкость, больше похожую на помои. Лицо в отражении дрожало: впалые щёки, глаза-щели, губы, стянутые в узкую нить. «Это я? Или кто-то другой?» – подумал он, вспоминая лица, которые носил раньше.

      Шестерёнка выскользнула из кармана, упала в воду. Нырнул за ней, не думая, схватил, протёр рукавом. Зубцы зацепились за ткань, будто не хотели отпускать. «Ты тоже застрял?»

      У магазина «Магнит» он замер, наблюдая, как