Нет счастья в капитализме. Сборник рассказов. Владимир Иванович Корнилов

путем другого человека. Каждый должен пройти свой, только ему отведенный путь. Путь, данный единожды, как подарок свыше. И этот путь не должен быть путем насилия или насильственной смерти. Должны быть всего две прописные истины – это ЖИЗНЬ и ТОРЖЕСТВО ЖИЗНИ!

      АГОНИЯ.

      Больница словно замерла. Захожу в отделение, переодеваюсь, захожу в бокс. В левой палате, у детской кроватки, склонилась заведующая отделением. Делает ребенку укол. Слышу стонущее, прерывистое «пищание» ребенка. Медицинская сестра стоит сбоку подаёт шприцы, тампоны, что-то сбивчиво отвечает. Захожу, здороваюсь. Вполоборота заведующая поворачивается ко мне:

      –Сегодня днем ребёнок поступил из роддома. Нежизнеспособен. Глубокая недоношен-ность, экстраверсия органов, множественные пороки органов, трехкамерное сердце. Четыре дня провёл в роддоме, а вот сегодня перевели к нам умирать. Ты сегодня на ночное дежурство?

      –Да.

      –Думаю, ему осталось жить несколько часов. Дежурного врача можешь не вызывать, и так всё ясно. Сделай сердечные, аналептики, массаж сердца, ну, а там видно будет. Если умрет в твоё дежурство – зафиксируй время смерти, пусть два часа полежит в кроватке в палате, ну а потом вынеси в вентиляционную комнату. Да и напиши посмертный дневник наблюдений.

      –Всё понятно.

      Принял дежурство. Начинается привычная суета. Назначения, пеленания, кормления, снова пеленания, и так без конца. Нескончаемый поток дел. Мамаши все ушли домой. Отделение пустое. Лишь дети в палатных боксах, и мы – обслуживающий персонал. Время к девяти вечера. Тяжелый ребенок вяло застонал, закатил глаза, несколько судорожных вдохов, и остановка дыхания. Прозрачное хилое тельце, впалая грудная клетка, свёрнутые в калачик косточки ног, обтянутые пергаментом кожи, впавшие, закатившиеся в синеву век глаза с какими- то невероятными огромными, густыми ресницами. Одеваю в уши фонендоскоп. Тонов сердца не слышно. Сплошной гул перетекающей крови. Последний удар. Сердце останавливается. Дыхание прекращается. Делаю непрямой массаж сердца, ввожу в катетер сердечные, дыхательные аналептики. Проходит десять, двенадцать, пятнадцать минут …, но всё бесполезно. Всё кончено. Прекращаю все мероприятия, заворачиваю, бездыханное, остывающее тельце в пелёнку и оставляю лежать в кроватке. Через два часа возвращаюсь – чуда не произошло. Сердце не бьётся, дыхания нет. По телу на спине пошли фиолетовые пятна. Смерть вступила в свои права. И для этого ребенка всё кончено. Так думал я. Но думал я, как оказалось, неправильно. Заворачиваю в пеленку мертвое тельце и уношу в вентиляционную комнату, в конце коридора. Кладу маленький безжизненный комочек на широкий оконный подоконник.

      Если дети умирали вечером или ночью, их всегда завернутыми в пеленку оставляли до утра в вентиляционной комнате, а утром приходила санитарка, и вместе с историей болезни уносила умершего в подвал больницы, а днем приезжала «труповозка» и ребенка увозили в городской морг. Своего морга больница