чашка крепкого чая. Бывшие выпускники хорошо вложили в нас мысль – пять минут позора и врач. Позора, к счастью, терпеть не пришлось, и врачами мы стали. Врачами стали практически все. Диплом врача получил и я. Последний экзамен завершался в каждой группе почётным вручением академического знака – красного ромбика на винте, с белой окантовкой, гербом СССР по центру и с чашей обвившей змеёй. Знак был пристёгнут к лацкану пиджака и не давал покоя. Я его сильно стеснялся. Думаю, его стеснялись и другие. Он накладывал какую-то волнующую, ранее не изведанную ответственность на своего владельца, которой ранее никогда и не присутствовало. В то время существовало множество вузов и академических знаков, но красный с белой окантовкой, гербом СССР вверху и с чашей со змеёй внизу, на винте, был особенный. Он относил, носивших его, к какой-то особой, таинственной касте. Касте людей, знающих таинства жизни и смерти. К этой касте стал относиться и я. И ещё, не осознавая всю тяготу и сложность будущей жизни, мы, бывшие студенты, и сегодняшние врачи, были раскиданы по многим больницам и городам нашей необъятной, и не всегда нас любящей Родины. Многим, и мне то же, не раз приходилось стоять на краю пропасти, называемой жизнью и смертью, и смотреть в широко раскрытые от ужаса и боли, или гаснущие в предсмертной агонии глаза. Все эти картины человеческих трагедий никогда не оставляли меня равнодушным. Думаю, они не оставляют равнодушными всех моих коллег. Коллег, с кем я учился, и с кем не учился, никогда. Всё это меня закалило, сделало более решительным и жёстким, немного циничным. Но никогда не чёрствым, и не безразличным к чужому страданию и горю. Я уже много лет, как отошёл от врачебной практики, но заложенное институтом и дальнейшей практикой, думаю, пройдет со мной до могилы. Неприятно – циник, сквернослов и жёсткий мерзавец с душой чуткой к чужой боли и страданию. К чужой, но не своей. Свою всегда не замечаешь, или не видишь. Или делаешь вид, что не видишь и не замечаешь.
Экзамены сданы и всё больше студентов вливается в ряды счастливчиков. До праздничного, прощального вечера оставалось несколько дней. И ещё была присяга. Принятие клятвы Гиппократа. Все выпускники института стояли на плацу перед вечным огнем у памятника, павшим в Великой Отечественной войне. Декан громко зачитывал слова клятвы, и все вторили: «– Клянёмся!» Торжество момента раскаляла присутствующих. Но я на этом торжестве не присутствовал. В тот день я лежал в общаге с температурой под сорок и опухшей, ничего не чувствовавшей ногой. Клятву я не принимал, но всю жизнь следовал ей. Я не слышал, как её зачитывал декан, не слышал уходящее ввысь «Клянёмся», но я знал её наизусть. И вкладыш с её текстом лежит у меня в дипломе до сего дня.
После принятия Присяги многие, кто жили в общаге, до выпускного вечера разъехались по домам. А кто жил дома, просто отсыпались. До выпускного многие группы собирались на прощальные пирушки. Прощальная пирушка была и у нашей группы. Но я в ней участвовать не смог. Собрались все, кроме меня. За два дня до этого со мной случилась неприятность. Распухло правое колено, бедро,
