Тени. Книга вторая. Марья Тралялянская

принципиально не пользуется доставкой, я попросила на ужин меренговый рулет. Проверив путы на моих руках и ногах, он молча ушел, впервые оставив одну средь бела дня. Я лежала на кровати, прислушиваясь пока стихнут его шаги, пока лифт, прошумев, остановится и дом, в котором, кроме меня, живет еще по меньшей мере сорок человек, погрузится в тишину.

      Один…

      Скатившись с кровати, я рухнула на пол.

      Два…

      Корчась от боли, перевалилась на спину и задрала ноги так высоко, как могла.

      Три…

      Несколько раз с силой ударила пятками в пол, стараясь достучаться до соседей снизу.

      Четыре…

      Прижавшись ухом к полу, жадно слушала, но реакции не было.

      Пять…

      Судорожно вспоминая расположение квартир – под моими трехкомнатными апартаментами должно было быть две квартиры – я поползла в сторону дальней комнаты.

      Шесть…

      Там я повторила удары пятками и, захлебываясь слезами, колотила до тех пор, пока не услышала стук и крики снизу.

      Я не знала, что делать дальше, кричать я не могла. Кроме как продолжать колотить ногами – выхода я не видела. Спустя несколько минут прозвенел звонок в дверь и я поползла к двери, но, услышав голос Тобиаса за ней, остановилась. Он не мог так быстро вернуться, в округе точно нигде не продавали меренговых рулетов, но за дверью был он, его милый приветливый баритон, тихие, успокаивающие нотки.

      – Шум? Я спускался в магазин и оставил племянника с приставкой. Не думал, что он доставит вам столько неудобств! Примите мои извинения и… Вот, возьмите. Нет-нет, что вы… Слышите, притих? Услышал, гаденыш, что я пришел. Да, он завтра уедет уже, сестре нужно было смотаться в Хестаген. Извините еще раз!

      Когда Тобиас приоткрыл дверь, я лежала на полу в коридоре.

      Оставив продукты в кухне, он подошел ко мне и, наконец, заговорил:

      – Ты сама виновата в том, что будет, Джекки Розенберг, но для начала приготовь чертов меренговый рулет сама.

      Больше он не говорил. Рулет не получился, но Тобиас заставил меня его съесть, проталкивая ложку со сливками прямо в глотку. Кажется, тогда меня рвало. При даже легкой попытке вскрикнуть, он бил меня по щекам и давал новую порцию сливок, а потом привязал меня к кровати, снял с окон картины и солнце сделало свое дело.

      Только к ночи боль утихла.

      Это продолжалось несколько недель. Каждое утро он умывал меня, кормил, привязывал к кровати, сняв картины с окон, и надолго погружался в свой мобильный, лишь изредка хмыкая и наговаривая кому-то сообщения на смеси английского и арабского языков.

      Кожа на моем лице опухла от слез, а под глазами появились темно-фиолетовые круги – солнце сжигало меня изнутри.

      ***

      – Прости меня, Тобиас…

      Ложка замерла в воздухе и его бровь медленно поползла вверх.

      – Что?

      Услышав, наконец, его голос, я расплакалась. Я поняла, что хотела услышать это больше всего на свете – его спокойный голос. Любые слова.

      – Прости, что я… – слезы бесшумно покатились по моему лицу.

      – Джекки, –