Тени. Книга вторая. Марья Тралялянская

слава Богу, – сказала она по-русски, – очнулся, – и снова перешла на немецкий, – ты как? Голова болит?

      Герхард тихо проговорил:

      – Ты говоришь?.. Не болит, Таня.

      – Идти сможешь?

      Он кивнул и попытался встать, но тут же снова упал на траву.

      – Понятно, – улыбнулась она, – полежи. Воды выпей.

      Она протянула ему ледяную бутылку минералки. Напившись, Герхард приложил бутылку ко лбу.

      – Ты говоришь по-немецки?

      Она улыбнулась и кивнула.

      – Но мне очень нравится, когда ты говоришь по-русски, Герхард.

      Он приподнялся и присел, держась за голову.

      – Пойдем, я тебя чаем напою, а то на нашей жаре тебе совсем нехорошо, – она протянула ему ладонь, продолжая спокойно улыбаться.

      Ее ладонь была такой мягкой и прохладной, что Герхарду едва хватило сил удержаться и не прижать ее к своему пылающему лицу.

      – Та женщина, – Герхард покраснел, – она выглядела так странно…

      – Какая женщина, Герхард? – она приложила ладонь к его лбу, – ты, кажется, получил солнечный удар. Сейчас успокоится, все будет хорошо, не было тут никакой женщины.

      Они медленно шли в сторону домов, а в центре поля, под палящим солнцем, лежала мертвая Таня.

      Окно

      Что происходит в квартире дома напротив? Обычная стокгольмская грязно-оранжевая пятиэтажка с аккуратными прямоугольниками окон ничем не выделяется среди других. Если не присматриваться. Если торопиться на работу, проходя мимо, ведь вон, за углом, спуск в метро. Если не быть Тобиасом Хаареном.

      Однажды я нарисовала окно.

      Я до сих пор не знаю, жил ли он напротив и днями напролёт смотрел в мои окна, или разглядывал детали узоров на занавесках. Как он узнал, что за стеклом рисунок?

      – Привет.

      Безумно красивый: голубые глаза, тёмные волосы, нос с горбинкой, лёгкая щетина. Я тогда подумала, что парень-модель ошибся дверью, но он задал вопрос и я поняла, что нет – не ошибся.

      – Покажешь картины? Я – Тобиас.

      Ладонь его была прохладной, он мягко сжал мою и, склонив голову на бок, продолжил:

      – Я не знал, как тебя зовут, поэтому просто пришел сюда.

      Квартиру я собиралась продавать, поэтому впускала всех желающих посмотреть её. Мысль «отчего бы не впустить и его» тогда не показалась мне странной.

      – Меня зовут Джекки.

      – Просто «Джекки»?

      Родители фанатели по итальянцам, а мне, отнюдь не «весёлой» и не «игривой» приходилось жить с именем Джоконда.

      – Джекки Розенберг.

      Я тогда, словно извиняясь, развела руками и прошла вглубь тёмной квартиры.

      Да, я не люблю солнечный свет. Можно сказать, что у меня на него аллергия. Поэтому для жизни была выбрана Швеция. И Стокгольм. И максимально узкая улица. Но солнце достало меня и здесь.

      – Давно пишешь картины? – он говорил бархатным низким баритоном, спокойно улыбаясь и медленно проходя за мной.

      – Вообще, я писатель, а не художник. Это больше хобби.

      Тобиас